Цвет тишины. София Шуленина

сказала Тори. – Ни с кем же не поговорить толком! Мы переписывались, но это же не то. Получается, можно поговорить только с теми, кто знает язык жестов. Вы тоже переписывались?

      – Нет, я немного знаю язык жестов, – сказал Тахти, – но совсем чуть-чуть.

      – А мне не сказал! Откуда?

      – У меня был – есть – друг, Ханс. У него есть младшая сестра, она глухая. Ну, вернее как, глухая, слабослышащая. В аппаратах она слышит, но так, не все. Ханс стал изучать язык жестов ради нее, и я тоже с ним пошел на эти курсы. Мы все вместе ходили, с их родителями.

      – Не каждые родители вот так пойдут изучать язык жестов.

      – Им повезло с родителями. Когда Ханс играл в хоккей, родители всегда приходили посмотреть игру, поддержать его. И Ирсу тоже не кинули. Поддерживают и его, и ее. Когда Ханс ломал на игре ноги, они ездили к нему в госпиталь каждый день. Когда понадобилось изучать язык жестов, они взялись изучать язык жестов. Потому что они семья. Так всегда Ханс говорил. Мы же семья.

      – Да, – Тори кивнула, – повезло.

      Теперь все это было в прошлом. Картинка потихоньку стиралась из памяти. Сейчас, на темной набережной, плечо к плечу с Тори, Тахти попытался вспомнить их лица – своего отца, Ханса, Ирсы, их родителей. Общие черты вспомнил – дорогие костюмы отца, его темные волосы, привычку сдвигать брови на переносице. Вспомнил широкую спину Ханса и тоненькую фигурку Ирсы, рядом с ним она всегда выглядела как ребенок. Но написать по памяти портрет он бы уже не смог, даже если бы владел кистью. Постепенно настоящее вытесняет прошлое, и мы уже помним не прошлые события, а истории, которые рассказывали другим. Так работает память. Так она пытается уберечь нас от боли. Не очень успешно.

      – Придумала! – сказала Тори. – А давай ты меня научишь языку жестов? Я тогда тоже смогу с Юдзуру разговаривать.

      – Да я ж сам его не знаю толком.

      – Но вы же как-то разговаривали?

      – Вот именно что как-то. Серый меня по сто раз переспрашивал.

      Тори заглянула в его лицо.

      – Почему ты называешь его Серым?

      – Он сам попросил, – Тахти пожал плечами.

      – Почему?

      – Не знаю.

      – Научи, – сказала Тори. Она обогнала Тахти и теперь шла спиной вперед, и глаза ее слезились от ветра. – Мне грустно, что он всегда один.

      – Ладно, – сказал Тахти. – Но я тебя предупредил.

      Она засмеялась и снова пошла с ним рядом. Они шли рядышком, словно так им было теплее.

      Вот она, совсем рядом, навьюченная и уютная в своем бесконечном пушистом шарфе. Тахти хотелось зарыться лицом в ее шарф, обнять ее, коснуться груди… Как в тот день, когда они впервые переспали. Что бы он ни делал, все равно возвращался к тому дню, лелеял его в памяти. Они сидят за одним столом, ее волосы падают вдоль тонкой, белоснежной шеи. Она не улыбается, и ее поэтичный, слегка нуарный образ выглядит болезненно и прекрасно. От нее пахнет мятой и ириской, как из китайской шкатулки, она сидит совсем рядом, и их колени соприкасаются. Ее руки играют с невидимыми птицами, то и дело порхая у его плеча. Тахти уже не дышит, он забыл как это делается, он весь принадлежит ей, он дышит ей.

      И как