Три дня Индиго. Сергей Лукьяненко

Гнезда не уходят, – сказала она.

      Я укоризненно глянул на Лихачева:

      – У полковника явно нехватка сотрудников. Он и меня вербовал… А вы за штору заглянули?

      – Нет, тебя ждали, – ответил Лихачев.

      Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это не сарказм, они действительно ждали.

      – Ну, так давайте посмотрим? – сказал я. – Всегда хотел заглянуть.

      Лихачев, отвернувшись от Продавца, кивнул. Подошел к шторе, пошарил рукой, отводя в сторону. Занавес состоял из полос ткани шириной метра в полтора. Продавцы обычно проскальзывали сквозь штору очень быстро, за ней было темно и разглядеть ничего не удавалось.

      Теперь стало понятно, почему. За первой шторой на расстоянии метра оказалась вторая.

      – Простенько и со вкусом, – решил Лихачев, отдергивая вторую штору. Там уже было светло. Он прошел внутрь, резко остановился. Потом сказал: – Максим, иди ко мне. Анастасия, остаешься на месте!

      Видимо, такое официальное обращение возымело действие, куколка даже не пикнула.

      Я прошел за Лихачевым.

      Эта часть Комка была просторнее. У стены стоял здоровенный, два на два метра, стеклянный куб. Передняя сторона была приоткрыта, словно дверь, хотя никаких петель я не видел, просто стекло изгибалось, как лист бумаги.

      Еще там имелась койка: металлическое основание, голый белый матрас из гладкого поблескивающего пластика. Койка была узенькая, Продавец мог на ней поместиться, но вряд ли это было ему удобно. Хотя зачем вообще роботу место для сна?

      Но главный сюрприз ждал нас на полу.

      Там лежала женщина.

      Молодая, может, немного старше меня, красивая, с длинными светлыми волосами. Крепкого сложения, не заморенная модель, но и не перекачанная спортсменка или бодибилдер. Есть такой тип внешности, про него еще говорят «настоящая русская красавица», а иногда со вздохом добавляют: «Исчезающий вид».

      И судя по этой женщине – и впрямь исчезающий.

      Она была мертва. Никакой крови, никаких повреждений, но одного взгляда на бледную кожу и слепо открытые глаза хватало, чтобы это понять. Одета она была в цветастый голубой сарафан и белые босоножки, чуть в стороне лежала крошечная сумочка в тон сарафану.

      – Только этого не хватало… – горестно сказал Лихачев.

      Присел возле тела, потрогал шею, оттянул веко, потом чуть приподнял женщине руку и зачем-то осмотрел с той стороны, которая была обращена к полу. Прижал к руке палец, надавил, отдернул. Медленно встал, глянул на меня:

      – Умерла вчера вечером.

      – Продавец тоже, – сказал я. – С девяти до одиннадцати, как мне сказали. Ее убили?

      – Да уж вряд ли она умерла с горя по Продавцу… – Лихачев тихонько застонал, выругался: – Мать твою… я попал, Максим. Это не Продавец, это человек. Я должен сообщить про убийство. Его будут расследовать. А никого сюда впускать нельзя, так? И выносить ничего и никого нельзя?

      – Я могу спросить!

      – Даже если ее позволят вынести –