Богоявленское. Том 2. Смута. Екатерина Дроздова

был мужик.

      − Твой-то мужик, может, был и хороший, − всё не унимался Яшка. – А остальные? Жиды. Тыщи две еврейчиков. Поговаривали даже, что командир полка перед выступлением подал рапорт, потому, как полк из-за них сделался слаб. И прав был, какие из жидов вояки? Так и получилось, что жиды эти, сукины дети, почти все в плен побёгли сдаваться, только бы не воевать. Ну, ничего-ничего, не далёк тот день, когда мужички наши, взявшие сейчас оружие повернут его куда надо. И война вот эта нам в помощь станется.

      − Ну, будя тебе, Яшка! Не кипятись, как самовар, − попытался успокоить Митька. – Войну энту, мы к осени справим, вот поглядишь. И не всё офицерьё сволочи такие, как ты гутаришь. Вот хучь вашего Комарова взять. Вот в сводках фронтовых доброе про него пишут. А сам погиб. Ну, или хучь начальник моей дивизии, генерал Адариди. Отбил же он удар.

      − Э, Митька, − протянул Яшка. – Да ты и не слухаешь меня. Что не скажи, а мы, простая солдатня, всё одно для них не люди. Нас на убой гонят, что б орденов себе поболе навешать. Ты хоть знаешь, что дальше с нашей дивизией было?

      − Нет, не знаю, − с грустью ответил Митька. – Ранило меня вскоре.

      − Я знаю! − тяжело дыша, отозвался фельтфебель, лежащий на койке напротив Митьки, под самым окном. Вся левая часть его тела была перебинтована, и глаз, и рука с грудной клеткой, и нога.

      Митька поднялся со своей койки и подошёл ближе к фельтфебелю, так как говорил он очень тихо, из последних сил. Митька даже почувствовал себя счастливчиком рядом с ним, ведь осколки от гранаты, ранившие его в спину, не задели позвоночник, и он мог ходить. Только лишь правую руку он плохо чувствовал, но доктора обещали, что это ничего, до свадьбы заживёт.

      − Я тоже из двадцать седьмой дивизии, − захрипел фельтфебель. – Все полки дрогнули. Но появился командир сотого и с ближними офицерами остановил отступление. Указал новую позицию, приказал окопаться. И немцев мы остановили. Поддали огонька. А остановилось только когда стемнело. Ох, и страх нас взял, когда мы огляделись вокруг. Всюду горящие деревни. Да, мы оставили взятый с большим трудом Герритен, но и немцы бой прекратили.

      − Вы были там, господин фельтфебель? – спросил Митька.

      − Был, − с трудом улыбнувшись, ответил тот. – Солдат и впрямь там много погибло, но и офицеров полегло довольно.

      − Вы-то окудова знаете? – небрежно спросил Яшка.

      − А оттудова, что лично воевал с командиром сотого и теми офицерами, кои не щадя себя останавливали наступление, и коих ты, солдат, так поносишь. И падали те офицеры на моих глазах замертво, но присяге не изменили. Потому нечего, солдат, тут болтовню разводить. Мне такие, как ты, смутьяны, уже встречались в японскую. Не слушай его парень!

      И собрав последние силы, раненый фельтфебиль, грозно сказал Яшке:

      − А ты, ещё заведёшь свои разговоры, быстро окажешься, где положено!

      После этих слов в палате вновь восстановилась тишина.

      Митька смотрел то направо на Яшку, то на бойца, соседа по койке слева, то на фельтфебеля, рядом с койкой, которого сидел, и прибывал в полной растерянности. Смятение закралось