О любви еще раз. Олег Попенков

наказания. Но их сообщают только родственникам осуждённого.

      Эвелина потеряла дар речи. Ей показалось, что её сердце больше не бьётся. В глазах потемнело.

      – Дайте воды! – сдавленно прохрипела она, почти просвистела, и стала опускаться на пол, теряя сознание.

      ***

      Домой Копейкину довезли на милицейском воронке. Всю дорогу женщина молчала и смотрела прямо перед собой, уставившись в одну точку.

      Когда машина остановилась у знакомого подъезда, сержант-водитель открыл перед нею дверь, но, видя, что женщина находится будто во сне и не реагирует на его действия, сам отнёс магнитофон в квартиру и поставил его на пол в коридоре.

      Что происходило потом, Эвелина не помнила вовсе. Только среди ночи на пороге её кухни вновь показалась милиция в сопровождении целой делегации соседей.

      Женщина будто бы очнулась, увидав знакомых людей, и с удивлением для самой себя обнаружила на кухонном столе пустую бутылку водки и гранёный стакан. В следующий момент она поняла, что вновь пела и, наверное, взбудоражила своим голосом отдыхавших после трудового дня жильцов дома.

      Милиционеры молчали. Молчали все.

      Странный озноб неожиданно потряс судорогой плечи Эвелины, и она наконец разрыдалась в голос.

      Глава 3

      – Не дури, девка, ты что надумала? – пытался вразумить Копейкину начальник железнодорожной дистанции Фурман Лука Лукич. – Ведь всю свою жизнь на дороге! Тебе ж до полной выслуги только два с половиной года осталось!

      Эвелина упрямо молчала, уставившись в пол. Она уже всё для себя решила и вступать с начальством в бессмысленные переговоры не намеривалась.

      – На вот, забери своё заявление! – в очередной раз протянул ей помятую бумагу, неоднократно переходившую из рук в руки, железнодорожный начальник.

      Листок безжизненно повис в воздухе: Эвелина даже не взглянула в сторону пожилого человека.

      – Эвелина, ты ж без мужика, одна с сыном горбатишься! – по-отечески высказал последний свой аргумент Лука Лукич.

      – Сын мой уже вырос, в армии отслужил и вернулся. И теперь отвечает сам за свои поступки. Взрослый он, и мамка ему теперь без надобности, – нехотя, с трудом разлепив губы, то ли сообщила, то ли пожаловалась Копейкина.

      «Не отступит!» – понял начальник, бросил заявление на стол и отвернулся к окну.

      За стеклом кабинета сгущались синие сумерки, расцвеченные огнями железной дороги. Двое путевых обходчиков болтали у стрелки, да где-то со стороны депо посвистывал, выпуская белый дымок, невидимый локомотив.

      Фурман медленно закурил папиросу и, выпустив дым, замахал правой рукой, отгоняя его от молча сидевшей женщины. Затем повернулся к столу, одним росчерком подписал заявление и протянул документ подчинённой:

      – Если надумаешь вернуться, приходи. Возьму! – просто сказал он, не глядя на Копейкину.

      – Спасибо, Лука Лукич!

      ***

      – А вы кем ему будете? – спросила женщина –