Судьба калмыка. Анатолий Григорьев

за щеку, и второй рукой ляпнула его по другой щеке и носу.

      – Бляденыш! Видел все и стоял, радовался, – и она, закрыв свое лицо руками, рухнула под ноги стоявших рядом женщин.

      – Ульяна! Остепенись, успокойся! Мальчонка ж он еще, не сообразил!

      – Скотина он, хоть и мой сын, и все вы скоты!

      – Ну, ты даешь девка, за что же это мы?

      – А за то, как вы к калмыкам относитесь. А калмычонок сгорел, мы все виноваты. Человек он в первую очередь. Ребенок, в конце концов! – рыдала баба, поднимаясь на ноги, – Вон, посмотрите! – и она ука-зала на стоящую отрешенно кучку калмычат и старух, – Они даже оче-реди не занимают, их все равно вытолкают, если даже и деньги у них есть. Они ведь хлеба не видят! Вон литовцы, греки стоят, не говоря уже о немцах. Чем эти хуже? Мордами не вышли? По одной причине все они у нас, да, только кто-то жрет калачи, а кто-то смотри да молчи!

      Все молчали и прятали глаза друг от друга. Подошедший участ-ковый протолкался на крик бабы сквозь толпу.

      – В чем дело граждане? – и увидев кровь и слезы на лице Вальки, живо заинтересовался, – Кто тебя?

      – А никто, – озлился рыжий пацан и стал протискиваться в сторону от него.

      – А кто вас гражданка? – подступился он к рыдающей Ульяне и не договорил, увидев ее злое выражение лица, поперхнулся.

      – Кто говоришь? Сталин, да такие как ты дармоеды!

      – Да вы знаете, что говорите? – взревел быком участковый.

      – Знаю, знаю, пошел на хер отсюда, пока тебя в клочья не разорвали за калмычонка.

      Участковый разинул рот, хотел что-то сказать, засверкал гла-зами, хватаясь за кобуру, но тут какой то пацан, сидевший на заборе узрел хлебовозку и торжественно заорал:

      – Хлеб везут!

      Толпа мигом спрессовалась у прилавка, придвинутого к открытой двери магазина. Кто-то из пацанов полез по головам стоящих плотно людей, его быстро сгрузили вниз, и он уже продирался между ног.

      – Давай, давай, пощекочи девок между ног! – поощряли его старики.

      Хлынувшая очередь людей прихватила с собой и участкового. На-чалась давка. Шапка у него съехала на глаза, он был зажат так, что не мог двинуть руками, опущенными вниз, чтобы уберечь кобуру с ору-жием. Гошка, наконец, очухался и, вращая головой и упираясь ею в кого-то, поправил шапку.

      – Граждане, я на службе, прошу меня выпустить! – безуспешно дергал-ся он.

      – Ничего, посмотришь, как хлебушек добываем! – вторил ему насмеш-ливый голос.

      – Да он-то, поди, уж натрескался, со вчерашних поминок сыт, а у нас брюхо к хребту подводит.

      – Хлебушек не с той стороны возьмешь, с черного хода, а тут с на-ми, если хватит, – бубнил кто-то сзади, невидимый.

      – Поживи, поживи, как мы живем! – посмеивались бабы.

      – Женщины милые! Мне действительно надо выйти! – взмолился участ-ковый, видя, что дело его приобретает нешуточный оборот.

      – Бабы, в уборную ему надо! – взвизгнула какая-то молодуха.

      Очередь заколыхалась в смехе.

      – Антонида! – крикнул участковый в сторону прилавка, –