Ахульго. Шапи Казиев

разбойников, – пообещал Граббе.

      – Вот только с Шамилем разделаюсь.

      Кавалькада миновала Чир-юрт и начала подниматься на невысокий перевал, за которым лежала Темир-Хан-Шура. Туда, на встречу с новым начальником, должны были явиться и горские ханы, которые желали покончить с Шамилем не меньше, чем Граббе.

      Ухабистый серпантин дороги утомил генерала, и он задремал, продолжая думать о будущих своих подвигах и следующей за ними славе покорителя Шамиля. Граббе представилось, как он с супругой и детьми входит в императорский театр и садится в собственную ложу. Как занимает соседнюю ложу семейство самого императора Николая I. Как оркестр играет торжественную увертюру, прежде чем занавес откроется и явит изумленной публике сюрприз, приготовленный генералом Граббе.

      Шамиль в колодках и на цепи – это будет поважнее взятия Парижа!

      Наконец, увертюра заканчивается, и вступает труба, знаменуя великое историческое событие. Вот открывается занавес…И зал приходит в ужас перед устрашающего вида горой, которая, разламывая узкую для нее рампу, надвигается на зрителей.

      Граббе очнулся, и видение исчезло. Но труба продолжала звучать. Генерал не мог сообразить, что это за мелодия. Ему казалось, что он уже где-то ее слышал. Откинув занавеску, Граббе выглянул в окно.

      Они подъезжали к крепости. Почти рядом с дорогой, на пригорке, сидел музыкант, самозабвенно выводя печальную мелодию на сияющей от яркого солнца трубе. Он был в форме унтер-офицера Апшеронского полка и так увлекся, что не замечал ничего вокруг.

      Граббе велел остановиться. Только теперь музыкант увидел кавалькаду, перестал играть и вытянулся по струнке. Точно так же вытянулись и его сослуживцы, державшие в руках военные горны.

      Желая окончательно избавиться от преследующего его видения, а заодно размять ноги, Граббе вышел из кареты и направился к музыкантам. К тому же он любил музыку, особенно военную. Увидев генерала, солдаты отдали честь и дружно прокричали:

      – Здравия желаем, ваше превосходительство!

      Граббе понравилось, как его приветствуют, лишь несколько смущал польский акцент трубача.

      – Подходи, – велел ему Граббе.

      Трубач, держа руку у козырька и выпятив грудь, отчеканил три шага.

      – Апшеронского пехотного полка старший музыкант по вашему приказанию…

      – Как звать? – перебил его Граббе.

      – Стефан Развадовский, ваше превосходительство.

      – Поляк? – спросил Граббе, хотя сомнений и без того уже не оставалось.

      – Так точно, ваше превосходительство!

      – Почему играешь не по уставу?

      – Легкие разминал, ваше превосходительство! Доктора велели.

      – И как же именуется их рецепт? – усмехнулся Граббе.

      – Полонез. Композитора Огинского.

      – А, бунтовщика! – вспомнил Граббе.

      – Графа, ваше превосходительство, – уточнил унтер.

      Граббе, не сносивший непочтительного отношения, тем более