Моторы гинеколога Суна. Петр Альшевский

Мы одеваем термобелье.

      Ткаченко. Но оно же сковывает движения.

      Зозулин. А вы его носили?

      Ткаченко. Позапрошлую «Усть-Куйгинскую лыжню» я проехал в нем и из двадцати трех стартовавших приехал двадцатым. Термобелье, оно греет, но мне жутко хотелось его с себя стянуть и за ушедшими вперед все же кинуться. Заполучи я назад всю свободу движений, в десятке бы я был наверняка! И не запил бы по окончанию гонки по-черному!

      Калянин. Ты снова бухаешь?

      Ткаченко. Неделю я тогда на это отвел…

      Калянин. М-да, Виктор Петрович. Лысому седым не бывать.

      Ткаченко. Пить дозированно – не то, что пить в умат… однако касательно алкоголизма я, Петр Палыч, невозвращенец. Я же тогда не с тоски, не с безделья – с досады. Не показал я тогда свой максимум! Мог, но из-за термобелья пробежал поганенько… для самого себя обескураживающе. За финишной чертой лыжный народ меня поздравлял, говорил, что браво, Петрович, финишировал не в первачах, но зато финишировал, в твои сорок чего тебе еще надо… они к тому, что высокие места уже не про меня. Их они разыграют между собой, а мне где-то там сзади корячься и лишь характер свой бойцовский демонстрируй. Ванька Дурганов из Ярославля надо мной сильнее остальных подхихикивал… не будь на мне термобелья, я бы его проучил!

      Зозулин. В прошлом году этот Иван здесь соревновался? Реванш вы у него взяли?

      Ткаченко. В том году я в «Усть-Куйгинской лыжне» не участвовал. Петру Палычу известно, почему мне стало не до лыж.

      Калянин. Ты сообщил мне, что пытаешься урегулировать разногласия с твоей подругой. Она настроилась тебя оставить, но ты думаешь ее разубедить. И как все сложилось?

      Ткаченко. Она – камень… рыба-камень. В кораллах спряталась ядовитая рыба-камень… когда она от меня съезжала, жаждать ее крови я не начал. Полностью обратился к работе! К моей! К тренерской!

      Блошигин. Виктор Петрович его недовольство на нас вымещал.

      Луфанов. Орал, как на собак. Мы от него поедем, а он за нами и кричит, обзывает, другие тренеры, если рядом со спортсменами несутся, что-то им подсказывают, а наш орет и лыжной палкой замахивается. Какой, Виктор Петрович, в этом воспитательный аспект?

      Ткаченко. Да чего ты вспомнил-то… о чем-то чуть ли не вековой давности. У нас на носу гонка, а ты о каких-то тренировках лепечешь. Тренироваться нужно было раньше! Сейчас недоработанное уже ничем не восполнишь! Трассу нам Петр Палыч на снегоходе накатал, но сколь бы она ни гладкая, она длинная…

      Освещенные блеклым небесным светом Ткаченко и Зозулин идут по лесу вплотную друг к другу.

      Ткаченко. Ты, как нам говорил, из Кинешмы?

      Зозулин. Кинешневец.

      Ткаченко. Чего-то на слух не ложится.

      Зозулин. А кишиневец ложится?

      Ткаченко. Из молдавского Кишинева кишиневцы. Вполне себе звучит и не коробит. А кинишневцы… из Кинешмы кинешневцы…

      Зозулин. А откуда они, если не из Кинешмы?

      Ткаченко. Если больше неоткуда, то наверное, они