Клиника «Божий дом». Сэмуэль Шэм

Но выглядит он слишком уж желтым, согласен?

      Вспоминая слова Толстяка о том, что молодые пациенты могут умереть, я отправился доделывать свою работу. Когда я вернулся к посту медсестер, там стояли две старушки, пытавшиеся сквозь очки с толстыми стеклами разобрать имена интернов отделения, написанные мелом на большой доске. Они произнесли мое имя – и я спросил, могу ли я им помочь. Малюсенькие, на голову ниже меня, жмущиеся друг к другу, они уставились на меня.

      – О, да, – сказала одна из них. – Какой вы высокий, доктор!

      – Высокий и красивый, – подхватила другая. – Да, да, мы хотели бы узнать о состоянии нашего брата, Исаака.

      – Исаака Рокитанского. Профессора. Он был страшно умен.

      – Как он, доктор Баш?

      Я почувствовал, что попал в ловушку, и не знал, что им сказать. Борясь с желанием произнести «КХРША», я ответил:

      – Хм… Я здесь лишь первый день. Слишком рано говорить о чем-то определенном. Время покажет.

      – Его мозг, – сказала одна из них. – Его блестящий интеллект. Мы рады, что вы будете его лечить, мы найдем вас завтра. Мы навещаем его ежедневно.

      Я пошел дальше и заметил, что они показывают друг другу на меня, и рады, что доктором их брата стал именно я. Я был тронут. Я чувствовал себя врачом. Первый раз за этот день я ощущал гордость и радостное возбуждение. Они верили мне – и верили в мои способности. Я буду заботиться об их брате – и о них. Заботиться обо всех на свете. Почему бы и нет? Я гордо шагал по коридору. Я поглаживал пальцем хромированную поверхность своего стетоскопа, чувствуя себя экспертом. Как будто я знал, что надо делать.

      Но это чувство быстро прошло. Я все больше и больше закапывался в историях болезни, исследованиях кишечника и анализах и уставал все сильнее. Отбойные молотки из крыла Зока расшатывали мои слуховые косточки двенадцать часов подряд. Я не завтракал, не обедал и не ужинал, а работы все прибывало. Я даже не успевал сходить в туалет, так как каждый раз, когда я открывал дверь туда, жестокий пейджер гнал меня обратно. Я был изможден и утратил иллюзии. Перед тем, как отпустить нас, Толстяк спросил, не хотим ли мы обсудить что-нибудь еще.

      – Я ничего не понимаю, – сказал я. – Это же не медицина. Я точно не подписывался на клизмы для обследования ЖКТ.

      – Обследование ЖКТ это очень важно, – сказал Толстяк.

      – Да, но где же нормальные пациенты?

      – Это – нормальные пациенты.

      – Не может быть. Сплошное старичье.

      – Софи довольно молода, ей всего шестьдесят восемь.

      – Бред, старичье и обследование кишечника. Это не то, чего я ожидал, входя сюда утром.

      – Я знаю. Я тоже не ожидал ничего такого. Мы все ждем американскую медицинскую мечту: белые халаты, работа ради излечения пациента. Современная медицина – это Потс, избитый Иной. Это – Ина, которой должны были дать умереть еще восемь лет назад, когда она официально просила об этом в письменном виде, судя по записям богадельни Новой Масады. Медицина – это постельный режим до появления осложнений, страховые выплаты за поглаживание ручек и все остальное, что ты сегодня увидел, включая беднягу Лео, обреченного