Клиника «Божий дом». Сэмуэль Шэм

И ЗАКОН НОМЕР ТРИ: ПРИ ОСТАНОВКЕ СЕРДЦА ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ПРОВЕРЬ СОБСТВЕННЫЙ ПУЛЬС.

      – Я не ожидал такого, он же был плановым, а не экстренным, – сказал Потс.

      – «Плановый» не значит здесь ни хрена, – ответил Толстяк. – Знаешь, Лео мог умереть. Он достаточно молод для этого.

      – Молод? Я думал, ему лет семьдесят пять.

      – Пятьдесят два. Застойная сердечная недостаточность, которая хуже некоторых видов рака. Те, кто от нее умирает, – как раз его ровесники. Лео не стать гомером. Не с этой болячкой. Вот в этом главная трудность современной медицины: вокруг гомеры, гомеры, гомеры, и вдруг – бац! – появляется Лео, симпатичный мужик, который может умереть, и вы должны шевелиться, чтобы успеть спасти его. Это как то, что Джо Гараджиола говорил вчера о Луисе Тианте: «Он сначала творит всякую фигню, а в нужный момент включает свой мотор, удар – и его фастбол на целый ядр быстрее»[21].

      – Фастбол? – озадачился Потс.

      – Иисусе, его быстрая подача, – сказал Толстяк. – Где вас только нашли?

      Мы думали о том же. Мы оба – я и Потс. Мы чувствовали свою полную некомпетентность. А Чак почему-то был не таким. Он отличался от нас. Ему не нужна была помощь. Он знал, что делал. Вечером я спросил, как ему удается быть настолько уверенным.

      – Да легко, старик. Понимаешь, я же никогда ни фига не читал. Только делал.

      – Не читал вообще ничего?

      – Ну, разве что о рыжих муравьях-убийцах. Но я умею поставить центральный катетер, дренировать плевральную полость… да все, что требуется я умею. А ты – нет?

      – Не-а, ничего из перечисленного, – сказал я, думая о моих сомнениях с аспирином для Софи.

      – Да ладно, старик, что же вы там в ЛМИ делали?

      – Читали. Я прочел, наверное, все книги по терапии.

      – Вот, старик, в этом и есть твоя главная ошибка. Как и то, что я не пошел в армию. Может, я еще…

      В струящихся лучах июльского солнца стояла медсестра дневной и вечерней смены. Она стояла, слегка расставив ноги, положив руки на бедра, и тихонько раскачивалась, и читала историю болезни. В лучах света ее форменная одежда казалась почти прозрачной, линии ее ног плавно текли от тонких щиколоток и икр к фигуристым бедрам. Она была без чулок, и через накрахмаленную ткань ее костюмчика просвечивали цветастые трусики. Она знала, что одежда просвечивает. Через блузку виднелась призывно расстегнутая застежка лифчика. Она стояла к нам спиной. Я уже почти мечтал, чтобы она никогда не поворачивалась, не портила впечатления от груди и лица, которые я успел вообразить.

      – Ого, старик, это нечто.

      – Обожаю медсестер, – сказал я.

      – Что же такого особенного в медсестрах, старик?

      – Видимо, белые костюмы.

      Она обернулась. Я выдохнул. Я покраснел. Расстегнутая до ключиц блузка, идеальная грудь, и вся она – от выкрашенных алым губ и ноготков, от голубых век и длиннющих черных ресниц до золотой искорки крестика католической школы медсестер – вся она

21

Популярные в семидесятые годы бейсбольный комментатор и питчер команды «Бостон Ред Сокс» соответственно.