Сон об уходящей натуре. Поэма-аллюзия. Константин Кривчиков

по графику, в урочный час —

      и апокалипсис сегодня коснётся каждого из нас.

      Пока цезуру держит агнец, седьмую удалив печать,

      нам бы – субботу продержаться, до воскресенья – простоять.

      Пусть пересмешники убиты, не плачь, паяц, последний дюйм

      терпи. Кингстоны приоткрыты, вода вот-вот заполнит трюм…

      «Ты ни черта не видел, Дикки! Запомни, как уходим мы!»…

      Восток алеет огнеликий, летят, курлыча, журавли…

      Успеть бы – в мартовские иды суд короток – без праздных слов,

      забыв нелепые обиды, простив с усмешкою врагов,

      «звонит сей колокол над нами» с дыханьем лёгким прошептать

      и, томик Бунина сжимая, в аллеях тёмных заплутать…

      Послесловие для читателей

      Объясню, почему оно потребовалось.

      Наверняка у некоторых читателей поэмы возник вопрос – а зачем в ней так много аллюзий? Нельзя ли было сочинить как-то попроще, ближе к народу, не несущему с базара Белинского и Сартра?

      А то уж больно мудрёно, голову сломаешь. То ли дело: партия – наш рулевой, Ленин – жив, а экономика должна быть экономной! И всё ясно вплоть до наступления светлого коммунистического будущего. А тут – сплошной оппортунизм.

      Отвечаю – можно было и проще, избежав заодно «трудностей перевода». Но тогда получилась бы другая поэма в другом жанре – лирическая или хроникальная. А я хотел сохранить и передать дух эпохи, если хотите – атмосферу. У эпохи она бывает разной, тем более на протяжении длительного времени и в разных местах – но именно такой, какой есть, со всеми своими ароматами и, простите, миазмами. А люди в ней растут и умирают, подобно траве, кустам и деревьям – как у кого сложилось и на роду написалось. И в зависимости от индивидуального устройства организма, того, что и как он видит, слышит и воспринимает.

      Я, естественно, исходил из собственных ощущений, потому что писал, в первую очередь, для своих товарищей и о них. А они – поймут. И не нуждаются в подробных комментариях, ибо разберутся, в случае чего, на опыте и интуиции. Да и остальные читатели нашего поколения как-нибудь осилят аллюзии и подтексты – чай, не бином Ньютона.

      Так поначалу рассуждал я. Но потом задумался. Да, поэма посвящена моим старшим товарищам и, надеюсь, что они её прочитают – хотя бы из любопытства. Но вряд ли есть особый смысл растолковывать друг другу то, что каждый и так – без акынов и прочих сказителей – видел и помнит. Скучновато это…

      В конце концов, и они, и я вместе с ними – уходящая натура наподобие старых разрушающихся зданий из категории «памятник семейного значения». Что из этого следует? А вот что. Уходящую натуру запечатлевают не для того, чтобы она любовалась на саму себя, а ради сохранения в памяти потомков. Дабы понимали они, например, что вот это – печатная машинка «Эрика», а не одноядерный процессор на чугунной материнской плате.

      Зачем им понимать? А затем, чтобы помнить и хранить. Ведь без понимания прошлого его не хранят, а выбрасывают – как и, например, в случае с книгой, которая кажется непонятной и, следовательно, лишней в доме.