Сон об уходящей натуре. Поэма-аллюзия. Константин Кривчиков

зубрили «Целину» и «Мать»…

      Не все умели непрестанно от плевел зёрна отделять.

      Не каждый голос одинокий сквозь звуки маршей различал,

      не каждый чуял пульс эпохи и Асисяя ощущал.

      Но вы – искали человека в стране уродов и людей

      в проулках, заметённых снегом, среди разбитых фонарей,

      где до зари, терзая души, поёт гитарная струна

      тремя аккордами, а в уши бубнит магнитофон «Весна».

      Когда у края Ойкумены сжимало сердце от тоски,

      спасали: водка под пельмени, Высоцкий, Кукин и стихи.

      Из всех искусств для вас важнейшим являлась баня, а в кино:

      пьянил до дрожи запах женщин, тревожил – принцип домино.

      Полярный волк дубел от стужи, но вы спешили на сеанс.

      Что? Ася Клячина без мужа??? Так о влюблённых есть романс!

      А кто в колдунью не влюбился, тот ищет женщину в песках…

      Квартал китайский проклял Гиттес,

      бульвар Французский был в цветах.

      По склону не ползла улитка, попавший в клетку певчий дрозд

      не пел без права на ошибку.

      А был ли мальчик? – зрел вопрос.

      Проспал утиную охоту ездок беспечный, не живёт

      Алиса больше с идиотом…

      Но не безмолвствовал народ!

      Что вам снега Килиманджаро? Не раз через Полярный круг

      шагал с бутылкою Стожаров и нёс закуску Омельчук.

      Консервы «Ряпушка в томате», хлеб, бочковые огурцы…

      Займёшь «пятёрку» до зарплаты – и наплевать на Лао-цзы!

      Вас не тревожил Папараццо – не самый смертный в жизни грех

      простое бытовое пьянство в кругу испытанных коллег.

      За дело с толком брался Волков, и бились пробки в потолок,

      а книги классиков на полках вдруг обретали новый толк.

      Духовной жаждою томимым, не так уж важно, где нальют…

      «Нам, татарчатам, всё едино», – с усмешкой говорил Махмут,

      кромсая стружкой строганину – овеянный легендой бренд!

      Молчал вальяжно Шамсутдинов, воспевший важенку поэт.

      Дымилась на столе картошка, в аортах разгорался спирт.

      В заиндевевшее оконце, напоминавшее триптих,

      закатное алело солнце.

      «Папаша» Гольд шаманил стих,

      алтарь Иеронима Босха, возможно, вспомнив в этот миг.

      Редактор – на таланты чуткий – Зашихин открывал Урал.

      «И всё же, люди, вы рассудком малы», – Юхневич горевал.

      Пирушки длились до рассвета, вскипая от запретных тем…

      На стенке – в рамочке портретной – о чём-то думал «папа Хэм».

      В торосы громоздились льдины. Но дух не признаёт преград,

      и мимо Мекки пилигримы брели, глазами на закат.

      Их иллюзорная дорога звала в неидеальный мир…

      В себя не веря, верить в бога бесплодно, направляясь в Рим.

      Под лозунг «всё для человека» жилось смешно, но нелегко.

      Куда-то шла Эдита Пьеха…

      Печати