Лишь только век. Вадим Ларин

гудящих хоровод

      Листьями с ладоней осыпает.

      Я тебя, мой друг, не сторожу,

      Свежую грозу ночную,

      На крыльце тихонечко сижу

      И волнуюсь, словно ласточка пред бурей.

      Воскресение

      Давнее письмо забыл я Ваше,

      Терпело время меж страниц оно

      И уже стало почти старше

      Меня как будто самого.

      Чернил поблекших строчки зря

      Состарили до слез иссохшую бумагу,

      Подобную листку календаря,

      Запечатлевшему навек забытую присягу.

      Я не любил Вас, нет, мой дивный друг.

      Перемешал признанье Ваше с книжною закладкой

      И промокашкой иссушил слезы,

      Те, что меж строк роняли Вы украдкой.

      Конечно, живы Вы почти сто лет назад.

      Чуть ветрены, и молоды, и нежны.

      И я немыслимо как рад

      Любовь воскресть и с Верой, и с Надеждой!

      Знаю

      Ты – дворец и храм дерзаний,

      В стекло-бетон одетый.

      Ты – преисподняя творений,

      Твоя ведущая – Одетта.

      Она одета, не раздета.

      Сердиться перед зрителем

      Не должна. О Боже!

      Для Африки читает чернокожей.

      А на Европу – белая акула.

      Совсем одна. Зубы – жемчуг.

      И сводит скулы, когда,

      Когда твоя Одилия победно выключит телевизор.

      И ты спасен. И только Бог один

      Тебе, Ротбару, плешь омочил слезами,

      Но и Он молочный пруд налить не в силах,

      Бог истинный.

      Победа ночи. Подушку ты набил,

      Содрав с Одилии перья.

      Тебе опасна Одетта, зубы – жемчуг.

      А лебедь – что? Он – самый верный!

      Он – с тобой. Вива, Грация!

      Усни?! Нет! Экран погас не для того.

      Вновь: Чтоб ты остался жив!

      Одилия, Одилия, Одилия!

      Навстречу миру

      Ты отсечешь все лишнее, и из мрамора выйдет стать!

      В наш мир изменчивый, ему не изменяя,

      Но лишь порой слезу роняя, в стремлении весь этот мир обнять.

      Ты – скульптор, Бог! А я ж – лентяй, философ,

      Теней читающий по потолку веселую игру.

      Я вижу все занозы досок, цепляющие больно эти тени муз.

      Но вот твой камень, данный нам веками,

      Обосновался в нашей мастерской.

      Неужто дышит горной он лавандой,

      Но лишь затем, что не ромашкой полевой?!

      Тебя здесь нет теперь. Но кто таится в нем несмело?

      Гляжу, пронзая взглядом камень сквозь.

      Диана в нем пленится девственно нагая,

      С волшебным нашим миром врозь.

      Но вот под взглядом филосо́фа лопнул камень.

      Пошли по жилкам трещинки, он ранен одной силой взгляда,

      И лунный свет уже Диана миру льет!

      Подобно бабочке из кокона богиня тщится слабо,

      Отпал от камня новый скорлупы кусок. Навстречу свету мира

      Из тьмы веков явится чадо и руку мне свою волшебно подает!

      А я сижу, закинув на коленку ногу, в качалке деревянной, не страшась.

      Но,