Щегол. Донна Тартт

я смешался, голова пошла кругом.

      Я виновато оглянулся и заметил, что Хоби снова стоит в дверях. Выйдя в коридор на цыпочках, я тихонько прикрыл за собой дверь, радуясь, что тут так темно.

      Вместе с Хоби мы вернулись в гостиную.

      – Ну и как она тебе? – спросил он так тихо, что я едва расслышал.

      Что я ему мог ответить?

      – Ну, вроде нормально.

      – Она переменилась. – Он уныло смолк и засунул руки поглубже в карманы халата. – То есть это она и не она. Многих близких вообще не узнает, говорит с ними очень официально, а к чужим людям тянется, болтает с ними как со знакомыми, и как со старыми друзьями общается с теми, кого раньше и в глаза не видела. Мне сказали, что такое часто бывает.

      – А почему ей нельзя слушать музыку?

      Он вздернул бровь.

      – О, иногда она ее слушает. Но, бывает, особенно по вечерам, музыка ее расстраивает – она начинает думать, что ей нужно упражняться, что нужно разучить какое-то произведение для школы, мечется. Очень тяжело. Когда-нибудь, конечно, на любительском уровне она сможет играть, ну, мне вроде так сказали….

      Вдруг в дверь позвонили, и мы оба вздрогнули.

      – Ага, – засуетился Хоби, взглянув, как я отметил, на невероятной красоты старые наручные часы, – пришла медсестра.

      Мы поглядели друг на друга. Разговор был не окончен, нам еще столько всего нужно было сказать.

      Снова звонок. В конце коридора загавкала собака.

      – Рановато она, – заторопился Хоби, вид у него был слегка отчаявшийся.

      – А можно я еще приду? Навещу ее?

      Он затормозил. Казалось, он потрясен тем, что я вообще спросил такое.

      – Ну, разумеется, можно, – сказал он, – приходи…

      Звонок.

      – … когда хочешь, – сказал Хоби. – Пожалуйста. Мы тебе всегда рады.

3.

      – Ну и как все прошло? – спросил Энди, пока мы переодевались к ужину. – Странно было?

      Платт уехал на вокзал – он возвращался в школу, миссис Барбур ужинала с учредителями какого-то там благотворительного фонда, а мистер Барбур вел нас в ресторан при яхт-клубе, куда мы ходили только если миссис Барбур была вечером занята.

      – Этот мужик знает твою мать.

      Завязывая галстук, Энди скорчил гримаску: да его мать все знают.

      – Странновато было, конечно, – сказал я. – Но хорошо, что я туда съездил. Держи, – добавил я, засунув руку в карман, – спасибо за телефон.

      Энди поглядел, нет ли сообщений, выключил телефон и сунул его в карман. Постояв так какое-то время, с рукой в кармане, он поднял голову, но посмотрел не на меня:

      – Все плохо, я знаю, – вдруг сказал он. – Очень жаль, что с тобой такая херня случилась.

      Из-за его безжизненного, как запись автоответчика, голоса, я сразу и не понял, что он говорит.

      – Она была очень милая, – сказал он, по-прежнему на меня не глядя, – ну, то есть…

      – Ну да, – пробормотал я, не горя желанием продолжать разговор.

      – Ну, как бы, я скучаю по ней, – сказал Энди наконец, почти что испуганно глянув мне в глаза, – я раньше никого не знал,