Обманутые счастьем. Владимир Нестеренко

и оба они уверялись в плодовитости сих дол и успешности зародившейся мысли. Имелось тут всё: руки, ноги, не дурная голова, широкая душа с жадным желанием плодотворного труда, надёжное плечо и эти вольные просторы, да покладистая власть, правда, не всегда расторопная. Во всяком случае, на первых порах поддержала спадающие переселенческие штаны, хоть и не в той силе, какой бы хотелось, но все-таки.

      После завтрака горячими пирогами со щавелем, чёрным кирпичным чаем, говорят китайским, с томлёным собственным молоком, Евграф бодро поднялся из-за стола из хорошо оструганных осиновых досок, что сработал в первый же день как поставил времянку на своей усадьбе. До этого обе семьи ютились в огромной палатке с перегородками из холста, обогреваемые железными печками. Палатку выдали в волостной управе временно, как остро нуждающимся семьям в крове.

      – Со своим молоком пироги и чай слаще, – дал оценку завтраку Евграф. – Пора браться за погреб.

      Но сразу взяться не удалось. Только настроился, разметил, где копать, тут случился верховой. Мужик, сжимая в руке плеть, буйволом пёр по усадьбе прямиком к Евграфу. Тот удивился запальчивости мужика в шароварах и расписной косоворотке.

      – Ты, брат, будешь Евграф? – запыхавшись от быстрой езды, выдохнул мужик.

      – Ну, я!

      – Пособи, брат, беде! Слыхал, врачуешь скот.

      – Тю, напужал трошки своим видом и кнутом. Что за беда?

      – Нетель вздуло. Лежит лёжкой. Пособи, за ради Христа!

      Подошёл Степан, прислушался к разговору. Глянул на мужика неодобрительно. Какой-то пружинистый, растрепанный, в бороде шерсть бурая.

      – Не просто это, знать бы что случилось? – хмыкнул Евграф, – мы тут со Степаном зараз погреб сгоношились копать. Упущенное время не купишь.

      – Пособишь, я тебе пособлю копать, аль ещё чего зроблю.

      – Ладно, где твоя нетель? – Евграф извинительно глянул на Степана, тот развёл руками, мол, никуда не денешься.

      – В моём базу, недалеко от волостной конторы. Мы верхом быстро добежим. Седай в седло ты, я за подпругу ухвачусь. Побежали!

      Баз Емельяна Черняка был частично обустроен. Поселился здесь он прошлой весной. Стояла времянка на задворках, рядом добротный сарай из кругляка с высоким сеновалом, крытый тёсом. Загон из жердей, баня. В штабеле ошкуренные брёвна для постройки дома. Зеленел грядками огород. Кое-где всходил картофель, пыжились ряды подсолнечника. С краю виднелся колодец с журавлём.

      Хозяин торопливо повёл Евграфа к загону, где запрокинув голову, лежала породистая пестрая нетель со вспученным животом, учащенно дышала. Евграф остановился, ощупал уши, холодные, надавил несколько раз на вздувшийся живот. Тёлка пыталась отрыгнуть, но не смогла, лишь на губах показалась молочная пена.

      – Никак объелась?

      – Слупила полмешка ячменя.

      – Тю, – Евграф присвистнул. – Давай верёвку и дёготь, если есть, – а сам, проводив глазами хозяина в сарай, разжал тёлке челюсти, стал вытягивать скользкий, облитый пеной язык. Телка снова пыталась, но безуспешно,