Родник Олафа. Олег Ермаков

и была волчьей. Они и колокола с собора Софийского имали, к себе в Полоцк свезли. И звон тех колоколов из Софийского собора на Верхнем замке в Полоцке отец и Зазыба Тумак сами слыхали…

      Сычонок слушает и уже по сторонам сторожко озирается, к бате и костру жмется. А над ними звезды так и горят, и месяц в Гобзе колышется. Вода пробулькивает у плотов, шепчет что-то. А соловьи все не унимаются, щелкают с переливами, так красиво, будто их уже одолевает смертная истома. Мешают слушать-то ночь… Но пока огонь горит и батька не спит, ночь не так и страшна.

      А батька еще рассказывает про того князя-волка, что-де и в Киеве тот на столе сидел, сами киевляне того восхотели, из темницы князя вызволили, куда заманили его враги. И киевляне те князем его над собой поставили. Такая в нем сила была кудесная. А потом ему и самому прискучил Киев и вся власть, бросил все и убёг. Убёг волком серым в свой Полоцк. Но сперва с набранным войском посягнул снова на Новгород, да неудачно, и новгородцы его схватили. Ну? Так и отомстили же за поруганную Софию? За кровь и грабеж? То-то, что и нет! Отпустили! Такова была его чародейная сила. И вернулся князь в свои поля волчьи над Дюной. Только Лютич его уж помер. Но он и сам управлялся на своих волчьих праздниках, до стен Смоленска дорыскивал, правда, взять города так и не смог ни разу. Но добычу вез и вез отовсюду в свой Полоцк. И города новые ставил. Земля полоцкая при нем расцветала, богатела. Дюну до моря покорил. Дань на литву наложил.

      …И не помер, а серым обернулся, так и скачет по двинским полям…

      – И к нам забегает? – спрашивает, потягиваясь, Страшко Ощера.

      – Не вызывай волка из колка, – роняет Зазыба Тумак.

      – А может, и с твоим Хортом смоленским переведывается, – откликается, зевая, отец.

      – Или это ён самый и есть? – встряхивается Страшко Ощера.

      – Где же там поживает?

      – За Смоленском, вверх по Днепру есть село Немыкарское. От того села до Долгомостья, а тама чрез болото велие и ведут мостки к двум горам Арефиным, меж их тот Хорт и проживает.

      – Откудова те ведомо, Страшко Ощера?

      – Люди сказывают…

      – Да я слыхал, твоя Кудра куды-то в Смоленск и хаживала вымаливать чадо? – вдруг оживился Зазыба Тумак. – Страшко Ощера?! Ай, говори, к Хорту и ходила, а не к Борису-Глебу?

      Страшко Ощера смотрит в костер, сучья подбрасывает и молчит. Чуб его в отсветах огненным кажется. В глазах красные червячки кружатся.

      – Скажи, клянемся Перуном и Дажьбогом, Докуке не поведаем, – просит Зазыба Тумак.

      Страшко Ощера усмехается, дергает себя за огненный чуб.

      – Да что тебе хоть Перун, хоть Дажьбог?

      Зазыба Тумак смеется, показывает пролом в зубах.

      – Тебе Докука пролом и содеял, – продолжает Страшко Ощера. – Тута!

      Он ударяет себя в грудь.

      – И ведь Кудра-то понесла… – бормочет отец.

      – Не на того ли Хорта твое чадо и похоже?

      – Так девочка у меня, – отвечает Страшко Ощера.

      – Ну-ну…

      – Так