Мое советское детство. Шимун Врочек

мама, выглядывая из кухни. Она что-то варила. – Ты какой-то тихий.

      – Да, – сказал я.

      Из окна нашей квартиры я увидел пустой двор, черное пятно выхлопа. И целую гору снега, что я накидал, спасая мир.

      И неожиданно почувствовал гордость.

      Я пытался, но потерпел неудачу. Пусть кто может, сделает лучше.

      9. Про любоффь

      Дед Гоша рассказывал, как его приезжали снимать с телевидения. Как раз на Золотую свадьбу. В общем-то, снимали их обоих – и деда и бабушку, но бабушка перед камерами превращается в Хозяйку медной горы – замирает, как малахитовая. А вот дед нет. Дед органичный и прекрасно себя чувствует. Правда, на вопросы отвечает только на те, на которые хочет. К тому же он глуховат, так что не факт, что он точно услышал, о чем журналисты его спросили. Но это не важно.

      Дед рассказывает: они меня спрашивают, как вам удалось сохранить такую крепкую семью? Сколько лет прошло. А я говорю: жену свою надо любить крепко. И все.

      Смеется.

      – Любить надо и все. Ясно тебе?

      Я говорю: ясно.

      – Я бабушку твою встретил – у нее тогда волосы были белые-белые. Красивая девка, – говорит дед. – Косы – толстущие, длинные.

      И заканчивает победно:

      – Вот за косы я ее и полюбил!

      Третий слева, в шикарных носках – дед, крайняя справа, в косынке – бабушка.

      Деда уже нет, а бабушке недавно исполнилось 82 года.

      10. Моя печаль

      Моя печаль – старый цирк.

      На самом деле он новый, я знаю, что он новый, только изображает, что старый.

      Но это все равно очень грустно.

      Мой отец поет по итальянски – высоким чистым тенором, словно никогда не выкурил ни одной сигареты.

      Он едет на велосипеде под куполом, по натянутому канату.

      На нем – широкий белый клоунский костюм и остроконечная шляпа.

      Мой отец играет на скрипке и крутит педали. Он печален, как положено клоуну, и он светел, как печаль по детству и радости, что уносит с собой детство. Он тихонько смеется, потому что ему нравится играть на скрипке и ехать под куполом на одноколесном велосипеде. И то, что он знает, что это похороны, его похороны, все равно не мешает ему получать удовольствие от хорошо сделанной работы. А потом он поет.

      Силенцио! – кричит распорядитель.

      Силенцио! Questo dovrebbe essere

      Un funerale!

      Тишина! Это похороны!

      Все затихают, и под куполом, в темной пустоте, звучит только его чистый светлый голос.

      Сегодня ровно год со дня смерти отца. Прошел год, а я все равно не верю, что его больше нет.

      Овчинников Станислав Георгиевич. Стас. Георгич. Папа.

      Когда мне было девять лет, я верил, что мой отец никогда не умрет.

      Сейчас мне тридцать девять и я знаю. Я точно знаю.

      Мой отец бессмертен.

      11. Восстание желтых повязок

      В школе я поставил два спектакля. Они назывались:

      "Восстание Спартака" и "Восстание желтых повязок". Как видите, я разрабатывал одну тему.

      Автор сценария, режиссер и исполнитель