И снова о любви. Александр Михайлович Шустерман

соскользнул и нажал на курок…

      Он смог выкарабкаться из топи, и теперь лежал рядом с мертвым Димкой, оглашая громкими, истошными криками окрестности, рыдая в голос, потому что совсем того не хотя, по страшной и глупой случайности, застрелил своего друга, друга детства, который спас его только что от неминуемой смерти.

      * * *

      Дождь хлестал по лобовому стеклу, щедро рассыпая свои холодные капли. Уже стемнело, и свет фар встречных машин раздражающе слепил. С работы домой. Из дома на работу. И снова домой… заколдованный круг. Поди, вырвись из него. Выход надежно спрятан, скрыт за повседневной рутиной, за чередой процедур, которые прописал старший, самый основной Главврач жизни.

      Вечер. Снова усталость наваливается, мягко, парализуя, и отбивая желание что-либо делать. В последние несколько месяцев это повторялось изо дня в день. Среди дня, в мелькающих в голове идеях виделись грандиозные начинания, которым можно было посвятить вечер. И превратить их, например, в дело жизни. Ну, или, на худой конец, просто в хобби. И очень хотелось, чтобы рабочий день поскорее кончился. Но, когда он уже заканчивался, предательская усталость сковывала мысли и не позволяла заняться тем, что еще пару часов назад вызывало такое воодушевление и прилив сил. Вечерами не хотелось уже ничего. Добраться домой, что-нибудь перехватить, приготовленное на скорую руку, и смотреть в экран, читая давно замусоленный текст книжки, пока глаза не начнут слипаться. Тогда спать. а наутро снова ощущение упущенного времени и возможности что-то изменить. Впереди рабочий день с надоевшей до чертиков работой, с ее напрягами и вечно недовольным начальством…

      Радио было едва слышно. Вечерние новости, как всегда, переливали из пустого в порожнее. Сегодня в передаче дикторы мыли кости очередному проворовавшемуся и пойманному за руку политику. Пропесочивали кого-то еще, кто был в свое время слаб на передок. И вот теперь ему это сильно припоминают, как раз когда он имел нахальство пойти против главного, выдвигая себя в возможные цари местного уголка вселенной. Все было обыденно и противно. Хотя, с другой стороны, желание подглядывать в чужую жизнь заставляло продолжать прислушиваться к радио-бубнежу. В конце концов, при всей непотребности контента, радио не давало заснуть. Это было еще одной причиной, почему ему все еще позволялось жить на приборной доске машины.

      – Добрый вечер, тетя Люда, – проходя мимо почтовых ящиков, окликнул он соседку по подъезду. В тусклом желтушном свете лампочки, одиноко свисающей с потолка, пожилая уже соседка выглядела слегка жутковато, и только задорный блеск глаз и добрая улыбка разбавляли это неожиданное впечатление.

      – А, это ты, милай… – она слегка тянула гласные и акала на местечковый манер, – и тебе не хворать. С работы?

      – Ага.

      – Поздно ты, Леш… вон – ночь почти на дворе. Что ж за работа-то такая? С утра и до ночи…

      – И не говорите,