Бог бабочек. Юлия Пушкарева

я куда-то дел…

      – Уже нашла. Сложила в коробочку, – бормочу я – с трудом, потому что твои пальцы поглаживают и тут же больно сдавливают мне ягодицу. – Когда разбирала на подоконнике.

      – Умница.

      Поворачиваешься набок – так, что пряжка твоего ремня упирается мне в живот; хочу приподнять футболку, чтобы чувствовать её холод, – но смущаюсь. Незаметно вдыхаю глубже; рукав оливково-зелёного нательного белья, как и все твои вещи, пахнет тобой: немного дыма, немного пота, но главное – едва уловимый, прело-лесной аромат кожи, присущий только тебе. Не помню, чтобы ты когда-нибудь пользовался парфюмом, – и хорошо: тебе идёт не бояться своего естественного запаха. Пристально смотришь мне в лицо.

      – Ещё Сомов нёс опять всякую хуйню… Ну, капитан, с которым у нас конфликт, помнишь?

      – Помню.

      – Небезынтересный персонаж, на самом-то деле. Но границ вообще не чувствует.

      Ты часто называешь людей персонажами; в этом чуется жутковатый символизм. И пугает, и зачаровывает. Я сразу будто вижу их – кукол, выстроившихся на сцене и готовых к своим ролям, покорных воле грозного Карабаса с плёткой. Порой в своём авторски-божественном произволе ты доходишь до дерзости; например, однажды, в одной из записей в соцсети, ты обратился так в открытую: «Добрый вечер, персонажи!»

      Если кто-то ещё из твоих знакомых, помимо меня, в это вдумался – то, наверное, тоже не спал в ту ночь.

      – Давно считаю, что надо его как-то приструнить. Базарит без меры. Сама знаешь, что я пацифист, против драк и всего такого, но с Сомовым… Иногда вот слушаю эту ересь – и хочется прямо… – (Отвлёкшись от поглаживаний, делаешь странное движение руками – точно выжимаешь что-то мокрое. Вздрагиваю). – А слова вообще не помогают! Хоть в шутку, хоть всерьёз, хоть намёком – не затыкается, и всё.

      – А что говорит? Что-то в связи с теми ведомостями?

      – Да нет – вот именно, что даже не по работе… Хренотень всякую. Сегодня опять на «пиджаков» залупался.

      Военные, которые учились в гражданском вузе, – мысленно перевожу я. В причудах этой внутренней иерархии разобраться тоже непросто. На тебе разграничение «пиджаков» и тех, кто закончил военные учебные заведения, отразилось двояко: с одной стороны, пришлось с первого дня службы отвечать на ироничные выпады и стискивать зубы, слыша глупые стереотипы вроде «мальчики из универа – пороха не нюхали»; с другой – ты занял своё излюбленное место лидера оппозиции и иногда откровенно наслаждаешься тем, чтобы поостроумнее парировать эти выпады и опровергнуть стереотипы.

      – И ничего нового, опять же! Но вот знаешь, терпения не хватает… – опасно усмехаешься. – Ничего. Придумал я уже пару схемочек, как с ним справиться.

      Схемочки и комбинации – ещё один сигнал тревоги в твоей речи. Кажется, теперь капитану Сомову не позавидуешь.

      – Например?..

      – Ну, например, можно настроить против него Жилина. Точнее, глаза ему раскрыть… Я уже придумал, как. – (Вдруг подаёшься вперёд, и твой голос из расчётливо-сухого вновь становится