Пуля для тантриста. Ольга Александровна Коренева

тебе петухи, – разозлился Дима. – Я бы, значит, рэкетом бы занялся. Ну, скажем, кто-то кому-то долг не отдает, а ты приходишь и…

      Сосед вдруг осекся и уставился на ворох газет.

      – Чо у тя, полтергейст что ли?

      Широкие листы прессы крошились и сыпались на пол. Из-под них выполз рыжий помпон и двинулся к горшкам с кактусами.

      – Хомяк Миша. Сосед Дима, – представил их друг другу Солнышкин. – Миша любит грызть политику, – пояснил он.

      Тут из зеленых недр аквариума вынырнула лягушка и уперлась немигающим взглядом в безработного инженера-подводника. Дима, в свою очередь, уставился на лягушку. Что-то общее в них почудилось Леониду. Может, пристрастие обоих к влаге, а может, еще что-то на глубинном, подсознательном уровне, неведомое Солнышкину.

      – Теперь только петуха завести осталось, – сострил Дима.

      Лягушка одобрительно пискнула (а может, неодобрительно, жертвенно, или еще как-нибудь, кто ее разберет), и скрылась в густой ряске.

      День был мутный и сырой, как вода в аквариуме. И зеленый, как пустые бутылки – их много под диваном, теперь стало больше. Сосед уплелся восвояси. А Солнышкин продышаться пошел на улицу.

      Во дворе за углом магазина звучала музыка из потрепанной иномарки, которая подпрыгивала и скрипела, словно танцевала. Леонида так удивила танцующая машина, что он подошел ближе и заглянул в окно. За рулем никого не было, зато над задним сиденьем торчали тонкие бледные девичьи ножки в симпатичных синяках, и тоже ритмично дергались в танце. Солнышкин долго любовался на это явление, потом надоело, и он принялся гулять по газонам и орошать деревья. Деревья эти, длинные и тощие, как Дима, глазели на узловатого мужика печально-неопохмеленного вида. У него Леонид спросил:

      – Мужик, тебе кто-нибудь должен?

      – Чего-о! – взъерепенился тот.

      – Долги неотданные есть? Я кооператор по рэкету, выбиватель долгов.

      Легкий ветерок качнул ветки, нежно прокаркала ворона в ответ на зависший вопрос Солнышкина, слабый свет фонаря высветил в траве смятые женские трусики и презерватив.

      – Товарищ выбиватель, пожалуйста, послушайте! – вдруг выскочил из вечерней хмари, как черт из табакерки, тщедушный мужчинка. – Мне должен знакомый, давно должен, и опять не отдал, поганец. Вы не подумайте чего, товарищ рэкетир, я не жмот, а он, поганец, вон в том подъезде живет, седьмой этаж, квартира слева…

      – Короче, гони полтинник, и идем.

      – И я, е, пригожусь, е, – примазался печальный.

      Потом они дружно закусывали в квартире должника, который, поняв, что к чему (очень понятливый оказался), проявил гостеприимство. Пропив долг и рэкетную пятидесятку, задушевно беседовали о политике.

      – Я сперва за коммуняков был, а нынче я за демократов. А ты? – все приставал печальный к Солнышкину.

      – М-м… – Мялся Леонид. – Да разве это не одно и то же?

      – Ну ты даешь! – вскричали новые друзья. – Это же разные лагеря! Коммунисты, к примеру, всадили пулю в затылок родины, а демократы ее добили, то есть,