Собрание сочинений в 15 томах. Том первый. Анатолий Никифорович Санжаровский

корю себя в зеркале, – прикоролевилась, словно семнадцатка? В доме ж у тебя харчу – мышам нечем разговеться!

      Плохо ох было тогда с продуктами. На троих давали мне на месяц всё про всё девять кил муки. Хлебушка каждому доставалось лишь в зубах поковырять.[201]

      Шатнулась я в скажень[202] в Оренбург. На толкун.[203]

      Повезла обнову на продажь.

      А снять с головы не отважилась. Потащишь в узелке, так какой чертяка ещё и выхватит у деревенской раззявы. Прощай тогда пуховка! А с головы сорвать не всяк крадун допетрит да и не посмеет. А потом, думаю, пускай напоследке пошикует моя головушка в тепле. Это не во вред ей.

      Только я на рынке – а на рынке у нас завсегда платков, что грязи, полно, – только я платок с себя это кинула через руку, осталась в бумажной косыночке, ан вот тебе подлетает какая-то вёрткая такая старая жига, матёрая, видать по всему, спекуляшка, и хвать рудыми от курева пальцами лишь за пух мой платок на косицах[204], – а громадина, ну прям тебе с полнеба! – и в задумчивости зацокала языком.

      Тягуче сипит в нос:

      – Уроде омманом не пахнет…

      Перевернула платок, снова цоп за один пух.

      – Уроде ноне в обед не будет ему сто лет…

      Ухватила в другом месте.

      – Уроде не от первого козла…

      Испытанка какая!

      Мёртво прикипели обе глазами к платку: держится всё про всё на нескольких пушинках.

      Какое-то недоброе у старухи лицо. Вижу, ждёт, что плат вот-вот сорвётся. Тогда она может и тычка мне в лицо дать за такую халтуркину поделушку. Отменными слывут платки, что не падают, когда их держишь только за пух. Значит, весь платок из чистого, вышней качественности, пуха, а не Бог весть из чего.

      Платок держится молодцом.

      Падать тёплым облаком к ногам и не думает.

      Старуха притомилась держать на весу.

      Заблажила ковыряться иглой. Ясно отделяет пуховую нить от хлопчатки.

      Ну титька тараканья!

      Всплеснула я руками:

      – Бабанюшка-колупаюшка! Да за кого ты меня принимаешь?.. Божечко видит и ты тоже, делано не на ковыль-костыль… Моченьки моей нетушки… Не дурю… Козы свои, жиром подплыли. Себе вязала… Из персюка!..[205] Да прищучило…

      На слова на мои она ноль сочувствия.

      Упрямисто молчит. Знай ковыряется себе.

      «И когда эта испытка кончится? А чтобушки тебе, клещебойка, на посмех ежа против шерсти родить!» – сулю ей про себя. А сама дёрг, дёрг это из воньких табачных клешней платок – ещё не охолонул от моего тепла.

      – Ковырялка! Он тебе не нужон, родимец тя хлыстни! Отковыливай… Отдавай-сдавай сюда!.. Закрываем эту хану-ману…[206] А штуковина, скажу, знатная. Хотешки на рентгений проверяй. Ей-бо!

      – Не божись, в долг поверю, – уже домашне, в ласке пролыбнулась старушка. – Знаю, раздумье на грех наводит. Но ты потерпи, милостивица. Божечко терпел и нам, сказывают, велел… Я полмешка купилок отвалю. А на кой мне ляд за такой капиталище чулок на голову?

      Ишь, дошлая что! Всё-то она знает…

      В ту военную

201

В зубах поковырять – о слишком малом количестве хлеба.

202

Скажень – снежная вьюга с холодным северным ветром.

203

Толкун – вещевой рынок.

204

Косицы, косички – кончики платка.

205

Персюк – сорт тонкого козьего пуха.

206

Хана-мана – пустые разговоры.