Змий Огнеярый. Мистический детектив. Екатерина Блынская

вызывала удивление, насколько глубоко может резец времени прочертить на лице годы. Казалось, что морщины у нее глубиной до костей.

      – Девко, ты не шугайся. Я, может, страшная, но я же не Егишна, а человец верующий, – сказала Серафима, переваливаясь подошла к кровати и села на нее, хрустнув матрасом.

      – Я таких, как вы, не в первый раз вижу. Навидалась, – вздохнула Марья.

      – У нас на деревне-то много дворов было, а как нацали мереть – и все повымерли. Одна я старуха и осталась. Палладия совсем еще молода против меня. Што там…

      – А сколько тебе, бабушка?

      – Я после семидесятого года перестала щитать. На што оно мне?

      – А Палладия тебе родная?

      – Как же, тетка по матери я еёшная. Я же обет дала, что девицей помру. А как тяжело было энто, нельзя сказать! Я ить красавицей была. Таковой баской, таковой баской! – и Серафима закачала головой, как китайский болванчик.

      Марья улыбнулась в сторону.

      – Пойду я в вашу кухню да сварю вам супчику. Хотите? – спросила она старуху.

      – Супцику? А-а-а, нет уж! Я знаю, что в мои года его нельзя исть. Я только хлебца с водицей.

      – И все?! – испуганно спросила Марья.

      – И все. Да потому и живу, девко!

      – Да что вы меня все «девко», «девко»… Мне уже сорок лет.

      – Да ну! Да ну тебя, не востри!

      – Правда.

      – Да не бреши!

      – Я честно говорю.

      – Да ты брехуха ишшо!

      Марья полезла за паспортом в рюкзачок.

      – Что ты мне кументы кажешь, я ить не уцона!

      – Как?! – оторопела Марья. – Такое бывает? А как же ликбез? Неужели тут ликбеза не было?

      Старуха встала с кровати, сложила руки на животе и гордо изрекла:

      – Уцение ваше суть бесовский мракобесный вой. Про то знаю. Матерь моя, и бабка, и прабабка говорили так: «Есть умный, а ткать не уцон». И поле не каждый опашет, и лен не каждый сработает. Вот и думай про то.

      – Вы точно из старой веры.

      – А откуль же ишшо!

      И Серафима показала единственный зуб и голый рот.

      – Давно оттуль. И про бесовство знаю.

      Серафима поманила Марью пальцем. Марья вошла в избу, ступила на влажноватые половички, лежащие на выскобленном сером полу.

      Серафима, заглянув в спальную, где спала, отчаянно храпя и подергиваясь, Палладия, завела Марью в горницу. Там в межоконье висело огромное вышитое голубками полотенце. Серафима приподняла его.

      – Не цомные мы! У нас во цего есть! Про «поженимся давай» смотрим.

      Марья хотела засмеяться и прикрыла рот запястьем.

      – Хороший телевизор. Очень хороший! Дорогой, – сказала она. – И что, кроме «Давай поженимся», ни новостей, ничего больше не смотрите?

      – Да ну их к бесам, осподи прости! – махнула рукой Серафима и скрыла телевизор под голубками. – Ты только ым не говори, а то…

      И Серафима грустно посмотрела