Золотой скальпель. Николай Фёдорович Шахмагонов

старался замять свою резкость.

      А Гулякин подумал:

      «Лейтенант не разбирается. Не удивительно. Учили красноармейцев, учили сержантов, а о командирах забыли».

      Но теперь, в тылу врага, не время было исправлять ошибки.

      – Того, что просите, обещать не могу, – подумав, сказал Семёнов. – Район, где бы должны встретиться со своими в тридцати пяти – сорока километрах отсюда. И будем мы там самое раннее через трое суток. Но допускается, что и через пять суток.

      – Более двух часов жгут оставлять нельзя… Произойдёт омертвление конечности.

      Лейтенант даже остановился и проговорил:

      – Да… Вот дела… Как же быть? В деревнях-то наверняка фашисты.

      Он развернул карту, посветил на неё крохотным карманным фонариком (очевидно, трофейным), пробежал глазами вдоль нанесённой карандашом коричневой линии, обозначавшей маршрут движения.

      – Вот! – проговорил оживлённо: – Домик лесника. Он почти на маршруте. Можно воспользоваться. Какое потребуется время?

      – Постараюсь управиться за полчаса.

      Лейтенант что-то прикинул и твёрдо сказал:

      – Хорошо! Только не более… Идём к домику лесника.

      На высоком берегу реки, у моста, где лишь редкий кустарник укрывал от ветра, мороз обжигал щёки, а в густом лесу, через который шла разведывательно-диверсионная группа, было тихо. После ветра, казалось, что даже тепло, хотя зима 1941/42 осталась в памяти одной из самых холодных военных зим. Десантники пробирались сквозь чащи, утопая в снегу. Держались подальше от проезжих дорог и населённых пунктов.

      К дому лесника подошли с подветренной стороны, остановились на безопасном удалении, прислушались. Семёнов направил двух бойцов разведать, что там и как. Те осмотрели двор, подсобные помещения и подали сигнал, что всё в порядке. Постучали в дверь. Через минуту сверкнула в проёме полоска света, и на пороге показался кряжистый старик. После короткого с ним разговора разведчики подали условный сигнал: можно нести раненого.

      Хозяин дома был суров. Хозяйка же встретила радушно, засуетилась, указывая:

      – Сюда, сюда проносите… в горницу. На диван, на диван кладите. Там ему удобнее будет.

      Старик заговорил, обращаясь к Семёнову:

      – Вижу, что наши, вижу… Но кто ж будете? Из окружения что ли?

      – Какое окружение? По делам мы здесь, отец. Слышь, как пушки говорят? Гоним мы фашистов, гоним! Просто мы впереди идём. Понимаешь?

      – Теперь понимаю. Скорей бы уж. Лютуют они, ох лютуют. В соседней деревне половину домов пожгли. А народу сгубили! Ребят малых да баб постреляли. Во всех партизан видят.

      Михаил прошёл в горницу, затворил за собой дверь и продолжения разговора не слышал. С помощью санинструктора Тараканова он снял с раненого верхнюю одежду, осмотрел, теперь уже при свете, рану и достал из сумки настойку йода, спирт, шёлк в ампулах и кровоостанавливающие средства.

      Сняв повязку, Гулякин начал тщательно обрабатывать рану. Убрал из неё кусочки одежды, слегка ослабил