Похищение Европы. Сергей Кишларь

электрический камин не хватало. Да и что в нём толку, если электричество по графику.

      Темнело уже после четырёх. На улице – как любил говаривать отец – тьма Египетская. В окнах чуть приметно колышутся огоньки свечей. Тогда это называлось веерными отключениями света, – на два-три часа в вечернее время, а после двенадцати – на всю ночь.

      Передо мной раскрытая школьная тетрадь, в коченеющих от холода пальцах авторучка с искусанным колпачком, плед постоянно сползает с плеча. На столе китайский аккумуляторный фонарь с радио и сиреной.

      Батарея садится, тускнеет свет…

      – Марина собирается на заработки в Италию, – слышен из кухни голос матери. – Зовёт с собой.

      – Слушай… – раздражённый голос простуженного отца на несколько секунд прерывается надсадным кашлем. – Тебе так не терпится из дома убежать?

      – Что за глупости? Никуда я не убегаю. Просто надо что-то делать. Это не жизнь.

      – Давай ещё год подождём, может закончится эта разруха?

      – Ты сам веришь в то, что говоришь? Что закончится? Это разрушать легко, а чтобы привести всё в порядок… Ой, не знаю. Увидим ли мы это на нашем веку, а ребёнку расти надо.

      – Ты думаешь, ему будет хорошо расти без матери?

      – Ну не трави ты душу!

      Родители сидят при свече и тени от её света начинают колыхаться в прихожей всякий раз, как повышаются голоса.

      – Слушай, давай так: я ещё с этим договором попробую, – слышен не очень уверенный голос отца. – Вот увидишь, всё получится.

      – А если в очередной раз прогоришь? Твой бизнес вот уже где сидит. Долгов набрал, квартира в залоге. Если что не так пойдёт, нам с Денисом на улице жить?

      Прислушиваясь к звукам ссоры, я рассеяно переключаю режимы фонаря: лампа дневного света, лампа накаливания, мигалка. Когда голос матери срывается на крик, я ненароком включаю сирену, и тут же испуганно щёлкаю переключателем обратно, но отец с матерью уже стоят на пороге комнаты.

      – Случайно нажал, – оправдываюсь я.

      Они снова уходят, но я в последний момент возвращаю мать:

      – А как правильно пишется: «сница сон» или «снится сон»?

      – Сница-синица, – передразнивает она и, поднимая сползший на пол край пледа, запахивает его у меня на груди, склоняется, читая мою писанину в тетради.

      Объясняя мне, она немного успокаивается, и когда возвращается к отцу на кухню, ссоры уже не слышно, – так, негромкий разговор. Но фраза, сказанная перед этим в пылу ссоры терпеливой и борющейся за чистоту русского языка матерью, до сих пор режет мне если не слух, то память: «Из тебя бизнесмен, как из говна пуля!»

      Свет фонаря медленно, но неуклонно тускнеет и вскоре становится невозможно писать. Уроки опять не закончены. В десять часов, когда дадут свет, я буду уже крепко спать.

      Мать входит со свечой в руке, стелет мне постель, суёт с одной стороны под одеяло грелку, с другой – деформированную от горячей воды пластиковую бутылку. Я стою у огромного книжного шкафа, поставленного в мою комнату специально