Ногайские предания и легенды. Иса Капаев

взгляд на укрывавшуюся в углу Кумис, князь ещё раз посмотрел на дочь, сомкнул одобрительно веки и молча вышел из комнаты, затворив за собой дверь.

      Старик-лекарь сел на своё прежнее место, а Кумис, пристроившись возле кровати, продолжила свой рассказ.

      Протекло какое-то время, и свеча наполовину сгорела.

      – Отдохни, Кумис, уже сколько ночей ты не спишь, – попросила княжна.

      – Я отдохнула, когда с тобой сидела, мать.

      – Прилегла бы там, – и княжна показала на свободную кровать, – или рядом со мной…

      – Как же можно! В одной комнате с незнакомым мужчиной! – ответила Кумис.

      – Но ведь это лекарь, который всегда должен быть там, где больные, – ответила Мейлек-хан, – да к тому же он старик и такой безобразный…

      Подруга молчала, стреляя глазами в сторону лекаря, свернувшегося в клубок в дальнем углу комнаты – ей просто не верилось, что можно спать в такой неудобной позе.

      Наконец она увидела, что старик держит в руке сафьяновый тавалдрык (башмачную колодку) подруги. Девушка не поверила своим глазам и сделала знак княжне. Та тоже взглянула на седовласого чудака, который, казалось, ни о чём не подозревая, продолжал гладить тавалдрык.

      – Оставь в покое тавалдрык, дедушка! – раздражённо произнесла Кумис, – уж не спишь ли ты часом?

      – Нет, уважаемая, я не сплю, – произнёс старик, приблизившись к подругам.

      Мейлек-хан готова была закричать и даже ухватилась за рукоятку крошечного кинжала, спрятанного у неё в одежде…

      – Сон мой прошёл, уважаемая. Но мне не забыть его, потому что в том сне мне привиделась невиданной красоты девушка! – проговорил лекарь, упиваясь взглядом Мейлек-хан.

      Став против девушек, старец сорвал с себя ветхую одежду, из-под которой, к великому изумлению девушек, выпала подушка, горбившая его спину; так же быстро отлетела приклеенная борода, сплющенный нос, вылепленный из бараньей кожи.

      Всё это было так невероятно, что обе девушки застыли от удивления…

      Перед ними стоял стройный молодец с горящим взором, едва смягчённым смущением. Одет он был в коричневый бешмет, увешанный дорогим оружием…

      Джелалдин!

      У Кумис словно язык отнялся, и она ещё долго не могла прийти в себя, а Мейлек-хан, счастливо улыбаясь, восторженно глядела на своего исцелителя. Взяв любимую за руку, Джелалдин повернулся к Кумис и приложил палец к губам, но… Но она, и при желании, не смогла бы поднять шума: язык её не слушался, а голос пропал…

      * * *

      За окном брезжил рассвет. Склонившись над любимой, юноша шептал:

      – Моя бесценная, ненаглядная! Тебя ли, солнце моё, тебя ли, свет моей тоскующей души, тебя ли видит твой верный Джелалдин! И я, несчастный, не в силах возвратить жизнь своей гурии…

      Она тихо приподнялась и, пылая страстью, посмотрела на джигита:

      – Если отец узнает, что ты здесь, он убьет нас. В эту комнату ещё не заходил никогда посторонний мужчина.

      – Будь