Избранники. Олег Мироненко

близкого круга, чтобы наготу свою дерюгой прикрывать. Это Катьке вон можно себя нежить, тело сдобное в чистоте держать, чтобы синяки от его, старца, объятий заметнее были. А какого… он про неё вспомнил-то?

      – Ну, говори! – велел Аркашке, предчувствуя недоброе. – Катька?

      Тот склонил голову.

      – Ушла… Заспал я, отче. Прости.

      Хотел ещё что-то добавить, но оплеуха сшибла с ног, из носа закапала киноварь.

      – Ах ты, семя драконье!

      Застонал глухо, хотел ещё в тоске взъяриться, но опомнился, помог Аркашке подняться, прижал голову к своей груди, не обращая внимание на красное, расползавшееся по льняному хитону.

      – Прости, молодец, прости мя окаянного… – Опять осерчал, оттолкнул:

      – Пошто не моешься, а? О теле тоже думать надобно, для того хотя бы, чтоб душу с него не воротило…

      Остыл.

      – Рассказывай, как и эту проворонил…

      Слушал молча, не перебивая, уставившись в нависший камень, пока Аркащка обижено-подобострастно хлюпал носом:

      – Весёлая она к себе в келью зашла, мурлыкала что-то, со мной дурачилась, пока я в углу сидел, откровения читал. Не было в ней       никакой хворобы, отче, успокоило это меня, каюсь. И уснула она быстро. И у меня стало перед глазами расплываться… А когда открыл их снова – показалось, минута прошла, – так её уже на ложе не было. Только и увидел, за ней побежав, как она к лазу подходит. Потом тряпку скинула, засмеялась беспечно – и пропала… А к лазу ты подходить не велел.

      «Как же, книжку ты читал, когда она тебя щекотала… Ох, неуемная! Люблю ведь, люблю блудницу!»

      – Какая она хоть стала, успел заметить? – это уже вслух, глухо.

      – Кожа у неё как будто светилась… И шла легко-легко, земли словно и не касаясь.

      Аркашка помотал головой, прогоняя наваждение. Прогонишь его, как же… Спросил, злясь на себя, на Катьку, на старца:

      – Отче… Может заделать лаз тот окаянный всё-таки?

      Старец шевельнулся, молвил устало:

      – Не сметь. Свободен человек в выборе. Она к своему всю жизнь шла. И уже в голос, презрительно:

      – Ты книги-то зачем листаешь, если ни на толику понять ничего не можешь? Только и пользы от тебя, что хозяин хороший, любое дело осиляешь: что одежду справить, что те же книжки оттиснуть… – Поднялся во весь немалый рост, лицо тёмное, глаза пустые. – Ну буде, буде. Не серчай на меня, грешного, нет в случившемся твоей вины никакой. Эх-хе-хэх, так скоро с одной Глашкой беременной и останемся…

      Потянулся было за шерстяной накидкой. «Зябко, зябко…» Резко выпрямился, затряс кулаками в нависший камень, зарычал:

      – Неужто управы на тебя никакой нет?

      И уже совсем страшно, нутро выворачивая:

      – Изыди, сатана!

      Глава 5. Учитель

      Двадцать пар глаз смотрели на него, неотрывно и жадно, требуя объяснений. Был ли в них испуг? Может и был, где-то на самом донышке. А вот в его-то наверняка плескался на поверхности, и, конечно, дети это чувствовали. И ещё больше жаждали ответов на свои вопросы.

      Сегодня