Сонаты без нот. Игры слов и смыслов в книге М. Цветаевой «После России». Елена Айзенштейн

Цветаева на мгновение внутренне отказывается от лирики, от возможности излить чувства в стихах:

      Ах, с откровенного отвеса —

      Вниз – чтобы в прах и смоль!

      Земной любви недовесок

      Слезой солить – доколь?

      Стихи – слезы, попытка выдохнуть ожесточение, переполняющее сердце, потому, вероятно, что любит она не того.

      Балкон. Сквозь соляные ливни

      Смоль поцелуев злых.

      И ненависти неизбывной

      Вздох: выдышаться в стих!

      В черновиках находим другой вариант, подчеркивающий отсутствие собеседника, вакуум непонимания:

      Под терпеливостью воловьей.

      Кровь, под ногой этаж!

      Чтобы с гранитного надбровья

      В воздух шагнуть в тебя ж!

[45: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 4, л. 42 об.]

      Борьба с собой, борьба с любовью в следующих строках «Балкона» названа дикой и жестокосердой. Все усилия в конечном счете сводятся к тому, чтобы, оттолкнувшись от реальности, мысль устремилась в лазурь. Цветаева принимает своего избранника за совершенство, а потом вдруг, словно проснувшись, спохватывается, как героиня пушкинской «Метели»: «Ай, не он! Не он!» А рядом – ревнующий молодой муж, и он не может не чувствовать, что лирический огненный полог – не в его честь. Цветаева думает о той поре, когда навечно освободится от страстей:

      Да, ибо этот бой с любовью

      Дик и жестокосерд.

      Дабы с гранитного надбровья

      Взмыв – выдышаться в смерть!

      Лирическая героиня Цветаевой – Кариатида, держащая небо искусства, чувствующая на своем лбу «трепет бессмертных крыл». [46: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 4, л. 42 об.]

      Глава пятая. «Златоуст»

      Письмо к Вишняку 30—го июня еще полно нежности, но в нем уже намечена трещина будущего разлада. Цветаева видит вычерпанное дно его души, просит своего адресата о невозможном: «Вы мой человеческий дом на земле, сделайте та′к чтобы Ваша грудная клетка (дорогая!) меня вынесла, – нет! – чтобы мне было просторно в ней, РАСШИРЬТЕ ее – не ради меня: случайности, а ради того, что через меня в Вас рвется». [47: СВТ, с. 101.] Следующее письмо к тому же адресату датировано 2—ым июля. Насмешку, иронию в своей интонации Цветаева, позже перечитывая это письмо, почувствует и назовет «солнцеворотом»: в 1932 году запишет поперек страницы, перед началом письма: «Думаю, что между 30 т <ым> нов <ого> июня и 2ым нов <ого> июля – либо письмо Б. П., либо письмо к Б. П., либо усиление дружбы с Белым. Слишком явный – солнцеворот (от корреспондента!)». [48: Там же, с. 101.] Первое письмо к Пастернаку датировано 29—ым июня (29—ым июня Цветаева пометит в беловой тетради и стихи «Помни закон…», написанные 20 июня, просто потому что по своей теме могли быть посвящены Пастернаку), а «восхитительная (от земли восхищающая) ночная поездка с Андреем Белым в Шарлоттенбург» [49: СВТ, с. 102.] состоялась 1—го июля. 1—го же Цветаева получила «Сестру