Рыжий рыцарь, золотой менестрель. Мора фон Эпштейн

год.

      Пой, моя лютня, пусть голос дрожит,

      Песня-легенда по миру летит.

      Может быть, там, за границей песка,

      Те, о ком песня, услышат меня.

      – Хорошая песня, менестрель, – тихо заметил пришедший в сознание мужчина.

      – Её сейчас многие поют, – призналась и поинтересовалась, меняя тему разговора. – Вам лучше?

      – Не говори глупостей, – огрызнулся, а на наморщенном лбу отчётливо проступили мысли, какой же я всё-таки дурак.

      – Да знаю, – сварливо буркнула, откладывая лютню, – благоразумие никогда не было моей основной чертой. Одно то, что я попёрся в огонь вас вытаскивать, несомненно, говорит о моей глупости. Но на вашем месте я был бы хоть чуточку благодарней.

      – Вот, когда будешь на моём месте, тогда и будешь рассуждать, хотя я бы не пожелал тебе такого счастья.

      – И на том спасибо. Как мне вам помочь?

      – Парень, внемли мольбам остатков своего здравого рассудка и уезжай отсюда. Ты мне ничем не поможешь.

      – Ну нет, не хочу брать на свою душу такой грех, как ваша смерть. Совесть у меня ещё теплится.

      – Неужели? Никогда бы не подумал.

      – Раз вы можете язвить, значит, выживете, несмотря ни на что.

      Он фыркнул и, видимо, мысленно обозвав меня «дважды дураком», вновь потерял сознание. Я не волшебница, но у этого человека все его мысли были написаны вот такими буквами прямо на лбу, да к тому же с ошибками…

      Как по небу облака.

      По земле течёт река,

      Ветер вольный шелестит травою.

      Так по лесу мы идём,

      Веткам руки подаём

      И не страшно встретиться с рекою.

      Нежные девичьи голоса разносились по всему лесу. Кто-то пел ближе, кто-то отзывался дальше, но они переплетались так ловко и умело, что простая деревенская песня звучала завораживающе. Это было красиво: шелест ветра в кронах деревьев, еле слышное журчание ручья, разноголосые трели лесных птиц и тихая песенка, сверкающая переливами и богатая на переплетения различных тональностей. И хотя моё внимание было обусловлено выбранной стезей, я не удержалась и, коснувшись пальцами струн, подхватила:

      Дядя леший, защити,

      Путь-дорогу подскажи,

      И не дай нам забрести далёко.

      Надо нам домой придти,

      Да беду не привести.

      Солнце светит над землёй высоко.

      Голоса смолкли почти сразу, и девушки, затаившись словно мышки, молча внимали мне, не спеша подпевать, но, впрочем, не торопясь и убегать.

      – Кто ты будешь, о неизвестный странник? Столь сладко поющий и не брезгующий нашими простыми песнями, – робкий девичий голос разорвал нависшую тишину и вывел меня из непродолжительного замешательства.

      – Я – менестрель, добрая девушка. А песню вашу знаю с детских лет. Но прости мне любопытство моё, хочу я спросить: не знаком ли вам человек, которого я только что вытащил из огня?

      – Человек? Из огня? – по лесу пронёсся еле слышный шепоток. – Он ещё жив?

      – Вроде бы да, – неуверенно определила, наклоняясь к груди и пытаясь прослушать сердце.

      – Скорее всего, ты спас колдуна, менестрель. Он недавно проходил через нашу деревню, мы едва два пожара затушить успели.

      – Колдун?