Клинок Минотавра. Екатерина Лесина

у Натана Степаныча живое, с таким только полицейские романы писать.

      А хоть бы и так.

      Воняло дело.

      И началось все с вежливой начальственной просьбы. А начальство Натан Степаныч уважал, оно же ценило его, порой в редких приступах откровенности жаловалось на неспособность молодежи к работе, на ее пустоту душевную. И в том виделось особое доверие, обмануть которое не хотелось бы.

      – Натан Степаныч, – обратилось начальство, – ты, помнится, давно в отпуске не был?

      – Давно.

      Семь лет, с той самой поры, как ответила Алевтина Михайловна на робкое его предложение решительным отказом. К чему ему отпуск? В его одинокой, лишенной надежды на перемены жизни, только и осталась, что работа. Ко всему ее, пусть грязную, беспокойную, Натан Степаныч любил.

      – Просьба у меня к тебе будет, – начальство прикрыло дверь и покосилось на портрет государя, будто даже за ним, венценосным, подозревало склонность к подслушиванию. – Был у меня старый друг… служили вместе. Потом жизнь развела, меня – сюда, его – отсюда… но переписывались, держались… он мне как-то помог крепко, а долг, сам понимаешь… да и человек он хороший.

      Начальство испустило тяжкий вздох.

      – Написал он мне. Просил о помощи. Неладное что-то там у него творится. Я хотел сам съездить, разобраться, да… опоздал, Натан Степаныч. Умер он.

      – Убийство?

      – Да вот… как сказать. Дело-то и вправду мутное. Нашли его рядом с кладбищем. И будто бы умер он со страху, а Алексей в жизни ничего не боялся, более бедового человека я не знаю. Мы на границе вместе с ним были… под обстрелом танцевал… а тут кладбище деревенское. Чего там испугаться мог? Да так, чтоб сердце стало. Оно у него здоровое, я помню, как он хвастался, дескать, Господь только и дал Тавровским, что отменное здоровье и долголетие… пишут, что в карты проигрался, а я знаю, что даже в молодости, когда играют все, Алексей за карточный стол не садился.

      Начальство терло руки, точно соскабливая грязь.

      – Натан Степаныч, сие просьба, не приказ, и ежели откажешься, то я пойму. Повода дела открывать у меня нет, однако и бросать не хочется. Чуется, мутно все… кого другого не послал бы. У этих, нынешних, никакого разумения, никакой тонкости. Только и способны, что доклады писать да жаловаться… тьфу.

      И стоило ли удивляться, что на просьбу начальства Натан Степаныч ответил всем своим согласием? Не только из боязни, что отказом оное оскорбится, сколько искренне желая помочь. Да и еще одна странность возникла за ним в последние годы, полюбились Натану Степанычу непростые дела, чтоб с заковырочкой, с тайным скрытым смыслом, со страстями, каковых, должно быть, в пустой его жизни не хватало. Вот и отправился он, будто бы в отпуск, а на деле – в усадьбу княжескую, с письмом рекомендательным и двумястами рублями серебром, выданными на расходы.

      – Нехорошее место, – сказала баба, более не делая попыток сбежать. Она замерла, уставившись на Натана Степановича круглыми глазами, сделавшись вдруг