Клинок Минотавра. Екатерина Лесина

что это – романтично, полсотни роз и кольцо… Машка ведь заговаривала о том, чтобы отношения оформить, а он чего-то опасался, тянул. Об этом думалось по дороге домой. И дома тоже, в пустой прокуренной кухне. Иван открыл форточку и достал новую бутылку…

      …Машка выбрала себе платье, но, конечно, она бы передумала и снова стала выбирать. Это женский ритуал, в котором значение имеет не столько результат, сколько процесс.

      Платье. Туфли. Чулки с обязательной подвязкой и еще букет невесты. Ресторан, список гостей. Она заговаривала о чужих свадьбах с таким неприкрытым восторгом, что Ивану становилось совестно. Он восторгов не разделял и, наверное, еще поэтому медлил, из-за свадьбы, которую придется пережить, как переживают стихийное бедствие…

      Не свадьбу – похороны.

      Звонок родителям… и Иван еще не настолько пьян, чтобы ему было все равно, что говорить. Он и говорит, а ему не верят. Потом верят и проклинают, хотя он точно не виноват… наверное, не виноват… подруги по списку. И слезы, вздохи, ахи, любопытство, которое он не способен удовлетворить.

      Недовольство.

      Почему он, Иван, не выяснил, что произошло?

      И вправду, почему? Это ведь не так сложно. Но на его вопросы следователь не отвечает, взгляд отворачивает и бормочет что-то невнятное, обещая разобраться. С кем?

      …Приезжают в клинику, долго разговаривают с персоналом, отчего Алла Петровна, старшая медсестра, хватается за сердце и сердечные капли. Она – человек трепетный, и сама мысль, что Ивана Никифоровича подозревают в подобном, приводит ее в ужас. А его и вправду поначалу подозревают, но как-то невсерьез что ли… и в кои-то веки Ивану везет. Алиби есть. Он на операции был…

      …А Машку убили.

      Странно. Он понимал, что она умерла не сама, но почему-то думал о несчастном случае. Не об убийстве. И когда от него отстали, Иван потянулся за записной книжкой.

      …Ольга Александровна, супруга начальника полиции, делала у него подтяжку, и к просьбе его отнеслась со всем пониманием, и стало быть, не только она, если утром у Ивана лежала копия дела. Правда, он понятия не имел, для чего, и когда взъерошенный и явно недовольный следователь сказал:

      – Не лезли бы вы.

      Иван ответил кивком: понимает и не полезет. Ему просто нужно знать.

      Заключение судмедэксперта он читал и перечитывал, пытаясь отрешиться от того, что видел за словами. Колотые раны… резаные раны… неглубокие, на запястьях, на предплечьях, словно кто-то покрывал кожу Машки своеобразным узором.

      Фотографии, от которых к горлу подкатывает тошнота.

      И этот узор въедается в память, чтобы вернуться в снах. Сны короткие. Иван держится на ногах день и еще день и все-таки отключается, порой за столом, однажды и вовсе обнаружил, что лежит на диване, забравшись под плед, Машкой же купленный.

      …Фотографии лежали на полу. И отчет, зачитанный до дыр.

      …Изнасилование.

      …И семь глубоких проникающих в брюшную полость ранений.

      …Потеря крови…

      Ей было больно, а Машка боялась боли, и только это останавливало