Клинок Минотавра. Екатерина Лесина

замолчала только когда оказалась в знакомой прихожей.

      – Ну ты даешь, подруга! – Лариска сдула с носа длинную черную прядь. – Вот это голосище!

      Женька только икнула.

      – На, выпей.

      Лариска сунула в руки кружку, и Женька выпила. Подавилась. Закашлялась, а подруга заботливо постучала по спине.

      – Что… это? – горло горело, и рот, Женька не пила ничего крепче «Мохито».

      – Водка. Водка – лучшее средство от нервного потрясения. По себе знаю. Идем, – Лариска кружку забрала и потянула за собой.

      На кухню. Кухонька в квартире была столь крохотной, что даже холодильнику в ней не нашлось места. С трудом втиснулись плита, шкаф, откидной стол и пара узких, неудобных стульев.

      – Сейчас кофе сделаю… а вообще пожрать бы надо.

      – Ты ж на диете?

      – Да ну ее, – отмахнулась Лариска. – Нам думать предстоит, а диета работе мозга не способствует.

      Работа мозга… по всему получается, что мозга этого у Женьки нет. С кем она связалась? С принцем. И щека горела от прикосновения королевской руки. Женька щеку потрогала и всхлипнула, не столько от боли, сколько от обиды.

      – Вот только не реви! – взмолилась Лариска. – Потом проплачешься.

      Потом, так потом. Женьку охватило странное безразличие… она села и, облокотившись о столешницу, глядела на Ларискины кухонные хлопоты.

      – На вот, – та сунула в руки бутерброд с ветчиной. – Зажуй. И огурчика маринованного возьми… мама оставила. Опять в этом году пятьдесят банок. Я ей говорила, что куда нам столько? А она разве послушает? Теперь вот тягает, требует, чтобы огурцы ела.

      – Ты ж не любишь огурцы.

      Ветчина была жирной, а огурец – сладковатым, хрустящим.

      Драгоценный настаивал на том, что питаться нужно правильно, без жирной ветчины и огурцов… и Женька со странным наслаждением потянулась за вторым бутербродом.

      – Не люблю, – Лариска устроилась напротив. – А ты оттаиваешь, замороженная наша красавица… плакать будешь?

      – Буду, – решилась Женька, но уточнила. – Позже. Он меня ударил.

      Ларка вздохнула.

      – Нет, представляешь? Он меня… и сказал, что учить надо… и что я никому не нужна, что он меня воспитал…

      Обида комком застряла в горле. Никто Женьку не воспитывал, нет, раньше, давно, еще на заре этого безумного романа, драгоценный пытался читать лекции, а Женька слушала…

      Бред какой.

      Она вдруг, преисполнившись обиды, стала рассказывать Лариске и о романе, и о своей дизайнерской лампе, о чашках из кузнецовского фарфора, о драгоценном с его неестественной любовью к порядку и занудством. И к тому, и к другому Женька притерпелась, но кто знал, что…

      Она снова и снова трогала щеку, заедая обиду огурцами.

      Ветчины не хотелось, а огурцы у Ларискиной мамы получались вкусными.

      Лариска слушала. Вздыхала. Сочувствовала… хорошо, когда есть кому посочувствовать.

      – Послушай, подруга, – она скребла длинным ногтем скатерть, и привычка эта детская сильно раздражала и Ларискину маму, и