Клинок Минотавра. Екатерина Лесина

холодильника спровадить вон. Завязать пакет.

      – Вынеси, – Лара сунула пакет Ивану в руки. – Я еще плиту протру и будет более-менее порядок… ненавижу бардак.

      Он дотащился до мусоропровода и, кое-как запихав пакет в нутро его, долго стоял, прислушиваясь к шорохам. Воняло картофельными очистками и ацетоном. Странно, но от вони полегчало. А Ларка сварила крепкий кофе со специями.

      – Садись и пей, – она сунула под нос чашку. Сама же занялась пакетом, из которого появлялись коробочки с китайской лапшой, кажется, еще уткой, рыбой.

      – Зачем ты пришла?

      От кофе в голове прояснилось.

      – Не надо было? – она пригладила взъерошенные волосы. – На работе сказали, что ты в запой ушел. А запои, Иван, чреваты.

      …Машка называла его Ванечкой. Или Ванюшей. Или еще Ивашкой, а Иваном – никогда.

      – И в тебе проснулась жалость?

      – Во мне? – она хмыкнула.

      Сама же чай пила. Зеленый. С жасмином.

      …Машка купила целый мешок этого чая, потому что полезен и китайский. Пила, морщила носик и вздыхала, все-таки полезные вещи редко оказываются вкусны.

      – Во мне проснулось желание выяснить, кто убил Машку, – чай она размешивала серебряной ложечкой на длинном черенке, не заботясь о том, чтобы ложечка не ударялась о стенки чашки. – Ты ешь, ешь… ты еще пьян, но уже вменяем.

      Злая. И некрасивая. В Иване даже профессиональный интерес проснулся, как возможно подобное, чтобы лицо с настолько правильными чертами было таким некрасивым? И горбинку с носа ей убирать нельзя, потому как горбинка эта придает лицу индивидуальность. Убери – и останется просто правильное. Некрасивое.

      – Возможно, мне следовало бы вмешаться раньше, – она почесала запястье. Тощая рука, бледная кожа и синие вены.

      – И ты ешь.

      – Я не хочу.

      – Ешь, – Иван встал, в шкафу еще оставались чистые тарелки. – Ты тощая.

      – Надо же, мне казалось, что это – мое конкурентное преимущество.

      – Перед кем?

      – Перед остальными женщинами. Сейчас худоба в моде… – она говорила это с улыбкой, вот только взгляд был напряженным, нервным.

      – Наплюй на моду, – посоветовал Иван, подвигая к себе коробку с лапшой. И соус имелся, кисло-сладкий. А ей, должно быть, острый по вкусу. Такая женщина должна любить острую еду. Почему он прежде не обращал внимания на Илларию? Впрочем, как и на остальных Машкиных приятельниц. Много их было, и все казались Ивану одинаковыми, пестрыми, шумными и пустоголовыми.

      Девочки-однодневки.

      – Иван, я прошу: отнесись к тому, что скажу, серьезно, – она потерла переносицу.

      Все-таки очаровательная горбинка.

      А есть – не ест, нюхает только, и точеные ноздри раздуваются.

      – Я была в полиции… да, меня выслушали, но и только… кажется, им все равно… – она говорила отрывисто. И себя обняла. – Я же хочу, чтобы подонок, который сделал с Машкой такое, был наказан… ты, наверное, не знаешь. Мы ведь с детства знакомы… с детского сада… и в школе за одной партой сидели. Сюда поступать поехали…