Красное, белое и серо-буро-малиновое. Сергей Геннадьевич Светуньков

полистал письма от дамочек, полюбовался на нарисованные на полях, закапанных слезами писем, сердечки, ромашки и амуры, после чего обратился в зал, наклонившись вперёд и протянув правую руку к депутатам:

      – Властью, данной мне Глуповским Советом рабочих депутатов, объявляю КАПИТАЛИЗМ в отдельно взятой Головотяпии! – И, торжествующе посмотрев в сторону фракции меньшевиков, сказал им: – Ну что? Съели?! – И показал им язык.

      Зал с облегчением вздохнул воздух – всего-то и делов, капитализм какой-то!

      Тучи сгущаются над буржуинами

      После того, как Зойка Три Стакана, Камень и Кузькин прибыли в Отлив, в Глупове большевики как-то сами собой «рассосались» и ушли на второй план, хотя Железин и выпускал за счёт средств Совета «Глуповскую правду». В основном он перепечатывал наименее острые статьи из «Правды», которую издавали большевики в Петрограде. Острые полемические статьи в газету писал Закусарин, который сдружился с Железиным и даже научил того писать передовицы. Закусарин же приносил из Отлива маленькие статейки Зойки Три Стакана, которые она писала по пьяни, поскольку на трезвую голову она ладно писать не могла – слова не складывались. Эти статьи шли на первую страницу.

      Закусарин, как основной автор «Головотяпской правды», на страницах газеты смело клеймил позором с марксистских позиций местных молочниц, недоливающих в крынки молока, империалистов и буржуинов всего мира, а также непреодолимую тягу головотяпов к самогону. Его речь, составленная правильно и содержащая в себе красивые словосочетания (студент всё-таки!), всегда украшала любые митинги, и Николая всегда приглашали на все митинги.

      Жизнь Железина протекала спокойно – он, как член исполкома, получал хорошую зарплату в Совете; ходил на все митинги, но не выступал на них, поскольку голос у него был тихий, да и говорил он по-русски с сильным армянским акцентом. На митингах он всегда взбирался на трибуну и стоял непременно сзади и сбоку – так, чтобы не выпячиваться, но так, чтобы его видели. Народ, собиравшийся на митингах, постепенно запомнил его лицо и на улицах уже узнавал его, здороваясь. Поскольку он был секретарём партийной ячейки, оставшимся у власти, то к нему шли солдаты, бежавшие с фронта, или молодые крестьяне, покинувшие деревни, и просили его принять их в большевики. Он никому не отказывал и записывал в партию всех желающих, для чего использовал уже новую амбарную книгу. При этом он беседовал с каждым из вступающих в большевики и со многими завязывал дружеские отношения, угощая чаем с сушками.

      Если к приезду Зойки Три Стакана он был первым большевиком, но не единственным, поскольку после создания ячейки по всей Головотяпии отыскались ещё семнадцать большевиков-одиночек, то к началу осени большевиков оказалось уже 171 человек, а это – существенный рост.

      Правда, маргинальная молодёжь и дезертиры с фронта записывались не только в большевики, но и в другие партии. Особо много молодёжи из деревень и сёл вступало в эсеры – последние призывали немедленно всю землю отдать крестьянам. Меньшевики говорили