Дети Мертвого Леса. Екатерина Бакулина

мекая месть… за что? Или не такая уж и мелкая, если подумать. Но если Шельда что-то знает о нем, то Хёд вообще не должен быть очнуться. Должен был умереть. Его не должно быть здесь.

      Почти три месяца. По крайней мере, так ему сказали. Но очнулся только вчера.

      Его нашли в Красной Пади, полумертвого, в луже собственной крови, ни одной целой кости, все переломано, даже спина.

      В эту историю Хёд как раз верит, помнит, как это было. Но совсем не верит тому, что было потом.

      Три месяца он лежал в забытьи в этом доме, и Шельда сидела рядом с ним. Ему сказали – она его вылечила. Хорошо, пусть так… Даже не важно, как она смогла, у него хватило бы собственных сил. Пусть срослись кости… Но случайно ли это?

      Шельда, значит…

      А он – Хёд.

      «Тебя будут звать Хёд, – сказала она. – Ты ведь не помнишь своего имени».

      Так уверенно сказала, что он даже сомневаться не стал. Не помнит. Ничего не помнит. О его прошлом, о его имени лучше молчать, иначе можно умереть раньше, чем понять хоть что-то.

      Чайник…

      Орет так громко, что раскалывается голова.

      Хорошо…

      Хёд садится в постели. Слабость накатывает разом так, что кружится голова. До дрожи. И кашель… Кашель хуже всего, потому что от каждого неосторожного вздоха разрываются легкие.

      Когда удается справиться с кашлем, чайник все еще свистит.

      Сбросить одеяло, сдвинуть ноги в сторону, с кровати. Уже сейчас спина мокрая от пота… Постараться подвинуться так, чтобы поставить ноги на пол… правую ногу. Левая – намного короче, кривая, сухая и вывернута в колене, так что вряд ли удастся опереться на нее. И на одной ноге далеко не ускачешь.

      Со стороны изголовья кровати – стена. Подвинуться немного, так, чтобы опираться о стену рукой…

      Интересно, можно ли по стене дойти до кухни? Хёд даже не видит. Он слепой.

      Самое смешное, что он от рождения слепой. И от рождения одна нога короче другой. Только в той, его прошлой жизни, все было иначе.

      Удивительно, как меняется мир, когда больше не видишь и не можешь ходить. Сжимается. Становится чужим.

      Встать?

      От слабости трясутся руки. Встать, опираясь на одну руку и одну ногу – не выходит, не хватает сил. Хёд пытается… раз, другой… Надо иначе?

      От усилий сердце колотится где-то в горле, не давая дышать.

      И что-то меняется…

      Он не сразу понимает, потому что не слышит, только ощущает что-то присутствие. Шельда? Тихо… То есть не тихо, чайник свистит, и за этим свистом невозможно уловить ее дыхание. Шагов не слышно. Ничего…

      Ладно. Еще раз?

      Пододвинуться к стене ближе, так, чтобы опереться двумя руками. Упереться, стараясь подняться, хоть как-то распрямить ногу… срывая пальцы, пытаясь ухватиться хоть за что-то… Про левую ногу можно вообще забыть, пусть она и касается пальцами пола, но не слушается совсем… Медленно… И все равно – одно неудачное движение, и правая нога подгибается тоже. Хёд с грохотом падает на пол, плечом о табуретку, стоящую рядом, ребрами о кровать… Дыхание перехватывает.

      – Что ты делаешь? – спрашивает Шельда. Очень спокойно, равнодушно.

      Чтобы