Плаха да колокола. Вячеслав Белоусов

коротышки действительно отсутствовал один глаз, его закрывала повязка. Только теперь, присмотревшись при выскочившей, словно специально, из ветвей луне, Иорин понял, что ошибся. Знакомых среди троих не было.

      – Граждане-товарищи, – переходя на их язык, поднялся он со скамейки. – Шли бы вы своей дорожкой, мы, местные, люди гостеприимные, если в чём нужда, выручим.

      – Он нас стращает, Паучок, – опять встрял неугомонный, и в руке его блеснуло лезвие финки.

      – Не лезь, Жёлудь! – оборвал коротышка верзилу, похоже, несмотря на рост и тщедушный вид, он был в этой троице за старшего.

      – А чё кипиш подымает? – подал голос молчаливый с дрыном в руке. – Дай-ка я пощупаю боровка, что на лавочке дремлет. И разойдёмся чин-чинарём.

      Он змейкой нырнул к Странникову, но Иорин изловчился и ударом ноги отбросил его на землю:

      – Не сметь, мразь!

      – Он дерётся, Паучок, – придурковато запищал упавший и задрыгал ногами, не подымаясь.

      Иорин скривил губы, было не до шуток: у коротышки тоже что-то блеснуло в руке, Иорин напрягся, но охнул, не уследив, покачнулся от острой боли в плече: достала всё же его финка верзилы. Уже падая, он услышал сквозь звон в ушах сухие щелчки револьверных выстрелов и крики: «Стоять! Руки в гору! Башки продырявлю к чертям собачьим, если с места тронетесь!»

II

      Не нравился ему этот город, хоть умри! Когда втемяшилось в душу пронзительное чувство неприязни, он и вспомнить теперь не мог. Последние дни работы в Саратовском комитете чудный звон обещаний близкого назначения в столицу заласкал слух, но перебежал дорогу Герка Протасов из идеологического отдела, тоже ходивший в выдвиженцах на повышение, а ему угодило в этот город: убрали прежнего секретаря губкома Муравьёва, сумевшего за два года наломать дров, срочно требовалось выправлять положение.

      «Участок ответственный, – твердили наставления, – губерния сложная, многонациональная, но ты справишься, и потом… лучше начинать с самостоятельной работы, нежели хотя бы и в столице, а по отделам ошиваться… К тому же места исторические, вольница Разина, Каспий под носом! Где ещё увидишь».

      Приехал поздней осенью и поразился – грязь несусветная и холодрыга, да с таким ветром, что на вокзале чуть уши не оторвало, вдобавок унесло шляпу, за которой пришлось бегать на общую потеху… Так вся осень и прошла, зато летом жара до пятидесяти градусов. Воздух такой, рот открывать не хочется, только верблюды и выдерживают.

      Но главное – народ злой. Вот уж действительно многонациональная губерния, не пересчитать, и каждый своё. А все прут в губком.

      Подымись хоть в шесть, кипятился Странников, вышагивая по пустующей улице, и припрись в губком в самую рань, галдящая толпа уже осаждает двери. Жаждут его перехватить. Прячься, не поможет. Раньше были ещё горлопанистей, теперь пожиже и мельче. Но всё равно тошно их видеть. Особенно сегодня.

      Он невольно приостановился. Поганый день у него сегодня. Много накопилось с прошлого, а главное – надо разобраться со вчерашним вечером. Странно всё закончилось,