Перелётный словарь для почтовой вороны. Владимир Старшов

не случайность,

      и, отдохнув от бега,

      вам назовёт нанаец

      семьсот оттенков снега.

      Тропинками на пяльцы к оснеженной богине,

      она нам улыбается, и хочет нам сказать,

      что отогреет пальцы седому Паганини,

      а поцелуй – нанайцу в раскосые глаза.

      И вот, пока не дождичек,

      пока ты снегу рад,

      давай, шагай, художничек,

      до поднебесных врат.

      Не стой, не стой на месте,

      хлебни-ка благовести —

      булярный аппарат

      твой тоже будет рад,

      летай себе Гомером

      по соразмерным мерам,

      не то запеленгуют у стен оттенком серым,

      и чёрный нахлобучат на уши квадрат.

      «Снегири, сначала розоватые…»

      Снегири, сначала розоватые,

      полной алости достигнут к январю,

      станут прятаться, пушисто-толстоватые,

      для тепла в румяную зарю.

      До того сживутся с красной стужей,

      потому как – зимовать так зимовать,

      что рябину терпкую на ужин

      будут прямо с пузыря багряного клевать.

      Если бы не щурились мы зря,

      и зиме в глаза как дети зырили,

      сразу б различили и зарю, и снегиря,

      и рябины малые мёрзлые пузырики.

      «Не очень-то приветлив зимний лес…»

      Не очень-то приветлив зимний лес,

      но если не глядеть в него на выстрел,

      не прячет он своих простых чудес,

      и снежных рассыпающихся смыслов.

      Безветренный внизу, вершины на ветру

      о чём-то тихо говорят и белыми качают головами,

      кристальный пух, овеявший древесную кору,

      как будто облечён лучистыми правами.

      То там, то здесь, в мерцанье сосняка

      слетает белый снег с зелёного виска,

      замедленный, в задумчивых извивах,

      к подножьям игл сухих, суглинка и песка,

      к созвездьям муравьиных снов неторопливых.

      «Ещё одна зима, и поле позвонит нам в колокольцы…»

      Ещё одна зима, и поле позвонит нам в колокольцы,

      и птицы будут гнёзда вить, а змеи кольца,

      и тихий дождь рассеет в воздухе частицы

      живые, и неисчислимые как лица.

      Часть вторая. Адам, Адам…

      «Гоян приплыл, и время изменилось…»

      Гоян приплыл, и время изменилось,

      и зуб заныл, и осень накренилась,

      и длинная река блеснула в облака,

      и вот у облака порезана щека,

      и скрипка в ухе, а в другом баян,

      видать, не в духе к нам приплыл Гоян.

      «Я ходил по осенней траве…»

      Я ходил по осенней траве

      с хищной птицей на голове,

      и сначала просто махал руками,

      а потом побежал большими прыжками,

      и уже берёзовыми и осиновыми

      по лицу хлестало вершинами,

      но, видно, птице моё не понравилось тело,

      бросила, стерва, и улетела.