Перелётный словарь для почтовой вороны. Владимир Старшов

надвигается рекой морской толкач,

      и в серую волну идёт он против шерсти,

      и должен Енисей хребет слегка напрячь —

      куда как здоровы толкаться дизельные черти.

      Пока до Ангары допрут могучий рык,

      болючий на плече пророется арык.

      Но всё в гиперборейском сне живою зашепчется водою,

      прижавшейся к его спине женою молодою.

      «Этот воздух, и поле в дыму…»

      Этот воздух, и поле в дыму

      я не отдам уже никому.

      Я это всё заберу с собой

      туда, где играет гобой.

      И даже жаркий шершавый гудрон,

      который тоже июлем пропах,

      и дикий кузнечиков эскадрон,

      и дурицы куст в луговых клопах.

      И реку возьму я в глыбах воды,

      чтоб яблоки мыть и плоды.

      И небо возьму – рубаху в окне,

      что ты постирала мне.

      Я это всё заберу, заберу,

      если совсем не умру…

      «Похлебал я полбы…»

      Похлебал я полбы,

      прибежал спозаранку.

      Лес попрятал грибы,

      и ушёл в несознанку.

      И стоит, и молчит.

      А я словно к врачу.

      Вот, посеял ключи,

      сам стою и молчу.

      «Взявшись за ручки…»

      Взявшись за ручки,

      паучки и паучки

      летели по свету,

      по бабьему лету.

      «В сентябре бывает обидно…»

      В сентябре бывает обидно

      за себя, за тебя, за всех,

      потому что куполовидно

      небо, сыпал бы лучше снег.

      Или взял бы какой-то отпуск

      тот, кто смотрит из синевы,

      не нужна ему наша отпись,

      и молитвы из головы.

      «Бытие – это когда свет падает косо…»

      Бытие – это когда свет падает косо,

      в сосновом лесу осень,

      сентябрьское утро, часов этак восемь.

      Пахнет оно грибами рыжиками,

      в ложбине не срезанными, не состриженными,

      и другими растеньями разными,

      очень разнообразными.

      И прозрачный ветвистый ветер,

      тёплый, умеренный,

      в вышине говорит о тебе вполне уверенно,

      что живёшь ты, расстрига, на свете.

      И ты на это как будто впервые

      поворачиваешь голову на морщинистой вые,

      а цветы вокруг, лесные и полевые,

      за рукав теребят тебя как брата,

      и торопятся рассказать,

      что горбатый ливень идёт обратно,

      потому что ночью была гроза,

      он траве заглядывает в глаза…

      «Листьями засыпан…»

      Листьями засыпан,

      ветром занесён

      желтовато-зыбкий

      сентябрьский сон.

      Тыщу лет на свете

      согласен жить,

      а нельзя – об этом

      нечего тужить.

      «За дождём, за синевой, за небом…»

      За дождём, за синевой, за небом,

      за последней