Да. Нет. Не знаю. Татьяна Булатова

по случаю праздника Глаша с готовностью бросилась в прихожую, но не успела, потому что сама Аурика Георгиевна, отодвинув в сторону отца, подошла к Мише и дружелюбно протянула ему руку:

      – Раздевайся, Коротич, а то так и встретишь Новый год возле двери. И мы вместе с тобой.

      Миша, покраснев, презентовал Аурике один из букетов и поискал глазами Глашу:

      – Это вам, – неуклюже поклонился Коротич, отчего та зарделась и, приосанившись, приняла цветы, с улыбкой оглянувшись на хозяина дома.

      Достав из внутреннего кармана пальто бутылку «Цимлянского» и тоже протянув ее Глаше, Миша наконец-то стащил с себя пальто.

      – Сейчас плечики дам, – метнулась к нему помощница барона, но бывшая воспитанница снова ее опередила и приняла из рук гостя верхнюю одежду:

      – Кстати, Коротич, папа сказал мне, что ты будешь не один. Где же…

      – А вы бестактны, Аурика Георгиевна, – вмешался Одобеску и укоризненно покачал головой. – Не обращайте на нее внимания, Миша, – обратился он к гостю и, приобняв того за плечи, повел в гостиную.

      Сев за стол, компания оживилась. Глаша, то и дело вскакивая со стула, пыталась ухаживать за всеми одновременно до тех пор, пока Георгий Константинович не усадил ее рядом с собой и не приказал замереть до завтрашнего утра.

      – Я так не могу, – вслух пожаловалась его помощница и снова попыталась встать.

      – Сидите! – остановил ее Одобеску, а Аурика потребовала у Коротича пустую тарелку со словами:

      – Давай, поухаживаю.

      – Я сам могу, – буркнул гость, но тарелку протянул.

      – Вообще-то, – напомнила ему младшая Одобеску, – этим должна была заниматься другая. Кстати, где она?

      – Кто? – растерялся Миша и вопросительно посмотрел на Георгия Константиновича.

      – Как кто? – возмутилась Аурика бестолковости гостя. – Твоя, как это, избранница. Правда, папа?

      – Какая избранница? – заволновался Коротич.

      – Твоя, – пожала плечами девушка.

      – Моя?!

      – Ну не моя же! – Аурика посмотрела на парня, прищурившись сквозь наполненный шампанским фужер.

      – Простите, Миша, – Георгий Константинович медленно поднялся со стула и, приложив руку к груди, виновато поклонился: – Не удержался. Рассказал. Приношу свои извинения.

      Не успел Коротич открыть рот для того, чтобы поинтересоваться, о чем, собственно, как Одобеску перехватил инициативу в свои руки и покаянно признался:

      – Взревновал, знаете ли. По-стариковски. Буйство чувств, половодье глаз, так сказать.

      – Половодье чувств, – поправила его дочь и прыснула себе под нос.

      – Смейся! Смейся над стариком, Прекрасная Золотинка, – чуть не зарыдал Георгий Константинович.

      – Папа, что за спектакль?

      – Спектакль?! И это ты называешь спектаклем? Слышите, Глаша?! Они (Одобеску словно нечаянно объединил сидящих напротив Аурику и Коротича) называют это спектаклем! Молодые и бессердечные. Далекие от меня… – Георгий Константинович взял паузу, посмотрел на сидевшую рядом