Да. Нет. Не знаю. Татьяна Булатова

поднялась и демонстративно удалилась, прикрыв за собой распахнутые двери гостиной.

      – Ариведерчи! – злобно прокричала она из прихожей и начала одеваться.

      – Я ее верну, – вскочил Миша, но тут же был водворен на место:

      – Не вздумайте. Пусть идет.

      – Новый год же! – взмолилась Глаша и тоже попыталась выбраться из-за стола.

      – Ну и что?! – резонно отметил Георгий Константинович и не двинулся с места. – Моя дочь позволила себе хамскую выходку по отношению ко всем присутствующим. Это непозволительно. Мне очень горько осознавать, что именно я немало поспособствовал тому, что из нее выросло такое чудовище. Отцовская любовь слепа.

      – Любая любовь слепа, – тихо добавил Коротич.

      – Налейте мне водки, мой друг, – попросил его Одобеску. – Помянем мою безмятежную старость.

      – Вы прекрасный отец, – попытался поддержать его Миша. – Поверьте! Мне есть, с чем сравнивать.

      – Увы! – помрачнел Георгий Константинович. – Нельзя завидовать мертвым, но, похоже, ваш отец оказался на порядок прозорливее меня. Я это вижу.

      – Это не так!

      – Это так, – Одобеску опрокинул налитую рюмку, отвел руку Глаши с нанизанным на вилку куском селедки. – Простите меня, Миша. За испорченный вечер. За дочь. Право, хотел, как лучше. Старался. Зря.

      – Не зря, – выкрикнул гость, не зная, что предпринять для того, чтобы хоть как-то успокоить хозяина дома. – Я сейчас! Буквально пять минут. Найду и приведу.

      – Приведите ее, Миша, – всхлипнула Глаша. – Ночь на дворе. А она девушка.

      Георгий Константинович не сказал ни слова. И только когда хлопнула за Коротичем дверь, подцепил колечко пропитанного подсолнечным маслом лука и задумчиво отправил его себе в рот.

      В последнее время праздники в его семье перестали получаться. И что странно, размышлял про себя барон Одобеску, всегда по одной и той же причине – Аурика. Даже будучи, по выражению Глаши, «поперечной девочкой», она доставляла ему гораздо меньше хлопот: по пальцам можно было пересчитать какие-то оставшиеся в памяти крупные ссоры. Зато в прошедшем году! Дня не проходило, чтобы Золотинка хоть что-нибудь да не выкинула. Как с цепи сорвалась!

      – Замуж ей надо! – в унисон хозяйским мыслям произнесла Глаша и поставила перед Георгием Константиновичем чистую тарелку.

      – Не хочу, – ответил он ей. И тоже получилось двусмысленно: то ли чистой тарелки не хочу, то ли дочернего замужества.

      – Бесится она, – непривычно резко для себя определила помощница Одобеску и села рядом с хозяином, подперев рукою щеку.

      – Вижу, – безропотно признал Одобеску. – А мне что делать? Ты знаешь, сколько мне лет?

      – Знаю, – Глаша прильнула к Георгию Константиновичу. – Да сколько б ни было! Все ваши.

      – Ты не понимаешь! Ты не понимаешь, что такое единственная дочь, единственное любимое дитя!

      – Так откуда ж? – моментально согласилась женщина. – Своих-то у меня отродясь не было.

      Георгий