Купите Рубенса!. Святослав Тараховский

обрадовался Федя. Тут и убалтывать не придется, сам отдаст.

      – Красивый у вас дом, – по-доброму сказал Федя. – Душевный.

      – Мой дом – могила, юноша, – сказал старикан и хихикнул.

      – Не понял, – сказал Федя. – В каком смысле?

      – В таком же, юноша, что у всех, – снова хихикнул старикан. – Тут-то мы все временные…

      «Гнилушка, – бодро подумал Федя, – правильно Серега наводил. Гнилушка крашеная. Молоденьких любит, сто процентов».

      После двух чашек кофе Федя решил, что пора действовать.

      – Шкафок вот этот могу у вас прикупить, – честно и в лоб заявил он. – Скоро совсем развалится. Жаль, когда старинную вещь выносят на помойку.

      – Пусть разваливается, – сказал гнилушка. – В собственном доме, юноша, помереть – не стыд.

      «Хитер, – подумал Федя, – смертью аргументирует. Где смерть, там крыть нечем. Нет, сам не отдаст, придется убалтывать».

      Два последующих часа Федя проявлял чудеса красноречия.

      Он был убедителен и яростен в своем напоре. Он перепробовал все возможные аргументы – ни один не принес результата. Гнилушка вилял.

      – Юноша, – говорил он Феде, – купите что-нибудь другое. Вот сундук, отличный сундук, тульский, кованый. Дамочки об него чулки рвут, купите.

      Когда же речь заходила о шкафе, он даже цену называть не желал, объясняя это тем, что шкаф бесценен как память о промелькнувшей молодости, где он любил и иногда бывал счастлив.

      Время летело удивительно быстро. В три часа дня позвонил по мобильнику Сергей и со скрытой ехидцей поинтересовался, как идут дела. Нормально, ответил Федя, хотя ничем нормальным и не пахло.

      В половине четвертого Гнилушка предложил Феде отобедать, и Федя был вынужден есть безвкусные паровые овощи без соли. «Здоровье бережет, – подумал Федя. – Точно молоденьких любит».

      В половине пятого Федя кожей почувствовал, что может Сергею проиграть и что надо системно менять подход.

      Тут кто-то свыше напомнил ему, что он поэт, и Федя, как к спасению, прибегнул к собственным стихам. Начал о ромашках и космических далях, закончил поэмой о пигмеях и колоссах человеческого духа. Гнилушка посерьезнел. Лукавая улыбка, державшаяся на его лице, исчезла. Федя подумал, что впервые его достал, и в глубине души подивился силе своего поэтического слова.

      Развивая успех, Федя призвал на помощь Библию и близко к тексту процитировал из Экклезиаста, что, мол, человеку на земле не стоит держаться за материальное и накапливать. Гнилушка задумался, а потом сказал, что, пожалуй, Федя прав.

      Но стоило Феде вернуться к теме шкафа, как Гнилушка посуровел и его замкнуло, словно на засов.

      В половине шестого снова позвонил Сергей и мягко напомнил, что время кончается и овертайма не будет.

      Федя понял, у него остался единственный и последний шанс. Он открыл гнилушке карты, рассказал о споре и о том, в каком отчаянном положении оказался. Драматичный Федин рассказ не мог ни произвести впечатление на хозяина шкафа.

      – Юноша, поверьте, я с вами, всем сердцем, – сказал