Прости мне мои капризы. Николай Чепурных

и водорослей.

      Сблизила свое лицо с моим и крепко поцеловала в губы… Вызвав в них необычное и незнакомое прежде мне ощущение – то ли легкого, едва уловимого, жжения, то ли слабого, как от притухающих в костре угольков, жара…

      После фантастического этого поцелуя – произошло то, что должно было произойти.

      Ирина-русалка положила руки мне на грудь.

      Поводила по ней точеными, тонкими своими пальцами, оставляя светящиеся, похожие на фосфорические, следы…

      Затем неторопливо, одну за другой, расстегнула на рубашке пуговицы.

      Сняла ее с меня.

      Бросила под ноги – на песок.

      Остальное я, безропотно, снял с себя сам.

      Она встала со мною рядом – сбоку, коснувшись меня упругим и гладким своим бедром.

      Взяла за руку.

      И повела.

      В реку.

      В черный, глубокий омут…

* * *

      В довольно поздний час, когда в окно комнаты, в которой я спал – очень беспокойно и тревожно (помимо фантастического сна с Ириной-русалкой, меня никак не отпускала от себя и «другая», «настоящая» Ирина, как будто все время находившаяся рядом со мной и, раз за разом, настойчивым голосом, повторявшая – ввергнувший меня в жуткое волнение вопрос: хотел бы я быть ее первым мужчиной…), через прозрачную тюлевую штору, уже в полную силу светило солнце, – я проснулся.

      Открыл глаза.

      И как только я открыл их, то в ту же минуту почувствовал себя физически – неважно.

      Худо!

      Во рту у меня было сухо.

      В горле – будто наждачной бумагой пошаркали.

      Сердце билось так, как оно бьется у испуганной, попавшей в силок, птицы.

      Лежал я на спине.

      Не шевелясь.

      Неосмысленно смотря в окно.

      В какой-то момент солнце прострелило ослепительными своими лучами штору – насквозь и «засветило» мне прямо в зрачки.

      Сомкнув веки, я повернул от окна голову.

      Подождал, пока растворятся зайчики, которых я «поймал», когда в глаза мои нырнуло солнце.

      Затем снова открыл их.

      Мне удалось сдержать себя – чтобы не закричать. Не заорать, на весь дом, благим матом!

      Почему-то я не лишился сознания!

      И вообще – не умер!

      Прямо передо мной, около кровати, в ногах, стояла – маленькая девочка.

      Лет девяти; может быть, десяти, или одиннадцати.

      Ростом чуть выше дугообразной, железной спинки кровати.

      Тоненькая.

      В красном, с большими белыми горошинами, платье, которое было ей слишком велико – мешковато висело на худеньких плечиках и почти полностью закрывало ноги, открытыми оставались одни лишь голые ступни.

      Платье было влажным и липло к щупленькому ее телу.

      Непричесанные, темные волосы на голове – также были густо напитаны влагой, как будто девочка только что вышла из реки – капли воды стекали на ее лицо.

      Стояла она тихо.

      Без движения.

      С прижатыми к бокам руками и сжатыми в кулачки пальцами.

      Похожая обликом на Ирину и – не похожая…

      Девочка стояла