Убийственное лето. Себастьян Жапризо

служу людям. Когда бывает пожар или несчастный случай, я вовсе не строю из себя клоуна, а выполняю свой служебный долг. И вообще-то не задаром, я получаю полные четыре сотни.

      Я даже не отвечаю. Он заставляет меня сесть рядом с ним на кровать. Говорит:

      – Проси, что угодно, только не это. Я не могу отказаться от своего дела. Не могу.

      Я его мариную до скончания века, а потом говорю, отойдя в сторону:

      – Я просто имела в виду, чтобы ты с кем-то поменялся на вечер субботы и был со мной, только и всего. Или я могу заменить тебя кем-то другим.

      Я вижу его отражение в зеркальном шкафу, и он меня видит. Он опускает голову и шепчет:

      – Хорошо.

      Я подхожу к нему, он зажимает мои ноги коленями. Я расстегиваю платье сверху, чтобы он целовал меня так, как любит Эль. Потом он трахает ее на кровати энергичнее, чем обычно по ночам, и начинается такой стук в стенку, что впору разбудить глухую тетку.

      Кажется, на следующий день, в третье воскресенье июня, мне надоело, что из меня выжимают соки всю неделю, и я поняла, что не выдержу. И пока Пинг-Понг еще спит, я спускаюсь во двор в своем халате. У ворот какие-то молодые люди что-что-то обсуждаютс Матерью Скорбящих. Я слышу, как она отвечает – орет так, будто говорит по телефону:

      – Спрошу у сына, он у нас глава семьи!

      Их четверо на белом «фольксвагене», разукрашенном всякими наклейками, плюс каноэ на крыше. Скоро они уезжают. Мамаша говорит мне:

      – Туристы.

      Когда она уходит на кухню, я пытаюсь наладить душ, который они установили между родником и сараем, и неожиданно меня окатывает холодной водой – волосы и халат – всю насквозь. Бу-Бу и Микки наблюдают за мной из окна. Микки ржет. Я знаю, что сейчас Вот-та должна была бы сделать, я прекрасно знаю. Но пока еще слишком рано. Или мне мешает что-то другое. Может, мое фото, вырезанное из газеты, поди разбери. Меня охватывает тоска, я все бросаю и иду наверх. Пока я одеваюсь, Пинг-Понг просыпается и говорит:

      – Ты куда?

      Я отвечаю:

      – Иду навестить мать.

      Он говорит:

      – Мы же у нее обедаем сегодня?

      Я говорю:

      – Ладно, придешь попозже, а я пойду прямо сейчас.

      Мчусь домой на всех парах, сердце колотится.

      Она наверху с придурком, должна то ли побрить его, то ли переодеть, и я кричу в потолок:

      – Ты спустишься или как? Мне нужно с тобой поговорить!

      Она тут же спускается. Я стою и плачу, прижавшись к стене лбом и опираясь о нее руками. Он в своей комнате орет как помешанный. Она осторожно берет меня за плечи и ведет в погреб, как раньше, когда хотела спокойно со мной поговорить. Я говорю, рыдая: