Чайка. Антон Чехов

«Не бойся, я здесь». О, чудные мысли, как хорошо, я даже смеюсь… но, Боже мой, мысли путаются в голове… Зачем я стар? Зачем она меня не понимает? Ее риторика, ленивая мораль, вздорные, ленивые мысли о погибели мира – все это мне глубоко ненавистно.

      Пауза.

      О, как я обманут! Я обожал этого профессора, этого жалкого подагрика, я работал на него, как вол! Я и Соня выжимали из этого имения последние соки; мы, точно кулаки, торговали постным маслом, горохом, творогом, сами не доедали куска, чтобы из грошей и копеек собирать тысячи и посылать ему.

      Я гордился им и его наукой, я жил, я дышал им! Все, что он писал и изрекал, казалось мне гениальным… Боже, а теперь?

      Вот он в отставке, и теперь виден весь итог его жизни: после него не останется ни одной страницы труда, он совершенно неизвестен, он ничто! Мыльный пузырь! И я обманут… вижу, – глупо обманут…

      Входит Астров в сюртуке, без жилета и без галстука; он навеселе; за ним Телегин с гитарой.

      Астров. Играй!

      Телегин. Все спят-с!

      Астров. Играй!

      Телегин тихо наигрывает.

      Астров (Войницкому). Ты один здесь? Дам нет?

      (Подбоченясь, тихо поет.) «Ходи хата, ходи печь, хозяину негде лечь…» А меня гроза разбудила. Важный дождик. Который теперь час?

      Войницкий. А черт его знает.

      Астров. Мне как будто бы послышался голос Елены Андреевны.

      Войницкий. Сейчас она была здесь.

      Астров. Роскошная женщина. (Осматривает склянки на столе.) Лекарства. Каких только тут нет рецептов! И харьковские, и московские, и тульские… Всем городам надоел своею подагрой. Он болен или притворяется?

      Войницкий. Болен.

      Пауза.

      Астров. Что ты сегодня такой печальный? Профессора жаль, что ли?

      Войницкий. Оставь меня.

      Астров. А то, может быть, в профессоршу влюблен?

      Войницкий. Она мой друг.

      Астров. Уже?

      Войницкий. Что значит это «уже»?

      Астров. Женщина может быть другом мужчины лишь в такой последовательности: сначала приятель, потом любовница, а затем уж друг.

      Войницкий. Пошляческая философия.

      Астров. Как? Да… Надо сознаться – становлюсь пошляком. Видишь, я и пьян. Обыкновенно я напиваюсь так один раз в месяц. Когда бываю в таком состоянии, то становлюсь нахальным и наглым до крайности. Мне тогда всё нипочем! Я берусь за самые трудные операции и делаю их прекрасно; я рисую самые широкие планы будущего; в это время я уже не кажусь себе чудаком и верю, что приношу человечеству громадную пользу… громадную! И в это время у меня своя собственная философская система, и все вы, братцы, представляетесь мне такими букашками… микробами. (Телегину.)Вафля, играй!

      Телегин. Дружочек, я рад бы для тебя всею душой, но пойми же, – в доме спят!

      Астров. Играй!

      Телегин тихо наигрывает.

      Астров. Выпить бы надо. Пойдем, там, кажется, у нас еще коньяк остался. А как рассветет, ко мне поедем. Идет? У меня есть фельдшер, который никогда не скажет «идет», а «идеть». Мошенник