Танец смерти. Линкольн Чайлд

часть написана по-латыни, а вторая – по-гречески. Затем прочел посвящение: «Эзре Паунду, il miglior fabbro»[3]. Сноска объяснила, что это уже по-итальянски.

      Латынь, греческий, итальянский. А сама поэма даже и не началась. Что же дальше? Иероглифы?

      Кошмар какой!

      Он просмотрел первую страницу, потом вторую. Тарабарщина. «Я покажу тебе страх в пригоршне праха»[4]. Что это должно означать? Глаза обратились к следующей строке: «Frisch weht der Wind…»[5].

      Дивейн захлопнул книгу, ощутив тошноту. Довольно. Тридцать строк поэмы, и уже пять проклятых языков. Завтра первым делом он пойдет в деканат и откажется от этой дичи.

      Дивейн откинулся на спинку стула. В голове стучало. Приняв решение, думал только о том, как ему высидеть сорок минут и не полезть на стену. Будь у него место в конце зала, выскользнул бы незаметно…

      За кафедрой бубнил профессор:

      – После того, что было сказано, позвольте перейти к рассмотрению…

      Неожиданно Гамильтон снова остановился:

      – Прошу прощения.

      Лицо его снова помертвело. Он выглядел… каким? Смущенным? Взволнованным? Нет, он казался страшно напуганным.

      Дивейн подался вперед: в нем пробудился интерес.

      Профессор потянулся за платком. Вытащил из кармана, уронил, поднял и попытался донести до лба. Начал озираться по сторонам, взмахивал платком, словно отгонял от себя муху. Затем рука его отыскала собственное лицо, стала легонько к нему прикасаться. Казалось, он ослеп. Дрожащие пальцы ощупали губы, глаза, нос, волосы и снова замолотили по воздуху.

      Лекционный зал затих. Ассистент, сидевший на подиуме, отложил ручку. Лицо его выразило озабоченность. Что происходит? Сердечный приступ?

      Профессор сделал неуверенный шажок и ударился о кафедру. Теперь и другая его рука взлетела к лицу, ощупала его, на этот раз крепко, натянула кожу, оттопырила нижнюю губу, несколько раз похлопала по голове.

      Затем Гамильтон неожиданно остановился и оглядел аудиторию:

      – С моим лицом что-то не так?

      Мертвая тишина.

      Медленно, очень медленно доктор Гамильтон расслабился. Прерывисто вздохнул – один, другой раз, и постепенно черты лица его приняли прежнее, спокойное выражение. Откашлялся.

      – Итак, как я говорил…

      Дивейн увидел, что пальцы профессорской руки снова пришли в движение – задрожали, судорожно задергались. Рука вернулась к лицу, пальцы мяли, щипали кожу.

      Жуткое зрелище.

      – Я… – начал было профессор, но рука не давала ему говорить.

      Рот открывался и закрывался. Слов не было, раздавался лишь хрип. Еще один шаркающий шаг, и профессор, словно робот, снова ударился о кафедру.

      – Что это такое? – спросил он надтреснутым голосом.

      Господи! Он стал щипать свою кожу, веки при этом жутко растянулись. Теперь уже обе руки нещадно скребли лицо. Появилась длинная неровная царапина. На щеке выступила

3

Мастеру выше, чем я (ит.).

4

Элиот Т. С. Бесплодная земля. Перевод С. Степанова.

5

«Свежий ветер летит…» (нем.).