Слава России. Елена Владимировна Семёнова

если и я помешала тебе, витязь!

      Глубокий, грудной голос странным образом сочетался с совсем еще юным лицом. Странным было и лицо это – белое, продолговатое, гордое, совсем не детское в столь нежные годы… Гордости много было в этом лице! В царственной посадке головы, в высоком челе и всегда чуть поджатых губах. И в глазах! Два омута – темных, как ночь, каким огнем умели гореть они, какие молнии извергать! В тот миг Андрей еще не знал об этом. В тот миг он просто тонул в этих омутах, удивляясь собственному душевному смятению.

      – Как звать тебя, боярышня?

      – Улитою.

      – Меня – Андреем.

      – Андрей? Мужественный, значит?

      – Да, так переводится мое имя. Ты разве знаешь греческий?

      – Отец много учил меня.

      Андрею, в совершенстве знавшему шесть языков, это понравилось.

      – А кто же твой отец?

      Лицо девицы омрачилось:

      – Он погиб, – проронила она, и впервые вспыхнули пугающим огнем ее черные глаза.

      – Царствие Небесное ему, – Андрей перекрестился. – Это от того ты так печальна?

      Скорбное выражение лица юной красавицы стразу бросилось ему в глаза, эта скорбь делала ее еще прекраснее.

      – Да, витязь. Я очень любила моего отца, и мне не хватает его. Поэтому я ухожу в лес, чтобы одной поплакать о нем. Прости, мне пора возвращаться домой. Братья, должно быть, уже хватились меня.

      – Я хотел бы вновь увидеть тебя, боярышня!

      – Приходи вновь и увидишь, – был ответ.

      На другое утро он снова ждал ее на берегу, ждал не с пустыми руками, но с княжьим подарком. Из дальних краев привез он матери богатый платок, шитый жемчугами и бисером, но княгиня Мария не дождалась сыновнего гостинца, и теперь покрыл он плечи красавицы Улиты. Зарделись щеки боярышни, видно было, что по душе пришелся ей богатый дар. Но вновь торопилась она уходить, вновь ничего не сказала о себе, не сказала и где искать ее. Точно и впрямь русалка или лесовуха, а не дева из плоти и крови!

      О ту пору прибыл в строимый град отец. Был он еще не стар годами и истый богатырь телом. Андрей, бывший от рождения сутул, уступал ему и ростом, и статью, хотя силой и ловкостью уже превосходил родителя. Хрупкость покойницы-матери сделала его тоньше, легче, нежнее будто бы – так, по крайней мере казалось подле могучего и грозного Юрия Владимировича.

      Едва приветствовав сына, огорошил князь:

      – Надумал я, Андрей, женить тебя.

      При этих словах вздрогнул вчерашний созерцатель. До крайних двух дней он и вовсе не задумывался о женитьбе, а ныне лишь одну жену подле себя представить мог. Да неужто отказаться от нее в угоду отцу? И поникла душа – а ведь придется… И не в государственном смысле дело, а заповедал так Бог. Сын да будет отцу покорен… Стоял Андрей, как стрелой пораженный, ничего не отвечал родителю. А тот, не обращая внимания на его смятение, продолжал:

      – Вечером попируем наславу! Заодно и познакомишься с нареченной!

      Смутно было на душе