Вначале было слово. Борис Берлин

спальне просторно и прохладно – широкая кровать и сбоку большое-большое зеркало в старинной раме.

      В нем – едва наступившее утро.

      Я открываю глаза, а на подушке, совсем близко – твое лицо.

      Так я это вижу…

      – Хм… Красиво. А, скажи, ты принесла то, что я просил?

      – А?… Ах, да, конечно же, миленький мой, я же все записала в прошлый раз. Смена белья, клюква с сахаром, чай, как ты любишь, зеленый, крупный, с листьями…

      – Спасибо, все правильно. В тумбочку засунь поглубже, ладно? A-то Тома, не дай бог, увидит – расспросы начнутся…

      – … Ну вот, все сделала, не увидит она ничего. Ты сам-то расскажи – как ты тут? Что доктора говорят?

      – Да все нормально. Ну, в смысле, как должно быть. Ничего такого… Слушай, ты это… Ты иди уже, а? У нас обход вот-вот начнется, а профессор очень не любит, когда в палатах посторонние.

      – Так я же только пришла. Я ведь даже и не потрогала тебя совсем, не поцеловала даже…

      – Вот и хорошо и правильно. Мне лечащий врач так и сказал – не перевозбуждаться пока.

      – Ну, прости меня, ладно? Я… понимаешь… я просто скучаю по тебе очень…

      – Да я понимаю, понимаю, что я не человек что ли? Ты знаешь, ты в следующий раз пасту принеси зубную, ладно? Я то ли свою куда-то задевал, то ли – украли… И что-нибудь почитать, а то тоска здесь смертная. Ну, там, детективчик какой-нибудь, боевичок… Ты же ведь, кроме своей Франсуазы Саган и слышать ни о ком не хочешь…

      – Все принесу, все сделаю, не беспокойся… Милый мой, красивый мой…

      – Ну, ладно, ладно. Тогда – до понедельника, да? И лучше, если утром, как сегодня. Отпросись там на работе, что ли. Ну иди, иди…

      Тоненькая блондинка с грустными глазами, молодая, гораздо моложе того, к кому пришла, наклоняется и быстро целует его в щеку. Поцелуй быстрый – почти мельком, но такой нежный и трогательный, что у меня даже дух захватывает. Она уходит, и стук ее каблучков еще долго доносится до нас из коридора.

      – Жена? – спрашиваю я и поднимаю вверх большой палец. – Симпатичная, красивая даже. А ты с ней строго, вольностей особых не допускаешь. С женами, с ними так и надо – чтобы любили крепче…

      Он хмурит брови и смотрит на меня. Густые, черные с проседью волосы – перец с солью, глубоко посаженные тревожные глаза и марлевая повязка на всю грудь – операция на открытом сердце. Старая жизнь кончилась, новая – еще не началась…

      – Что? А, нет, не жена… – вздыхает. – Светлана это, любовница…

      – А-а-а… Счастливчик ты.

      – Да, такой же, как и ты. Все мы тут – одинаково… А ведь еще две недели назад и не вспоминал о нем, стучит себе и стучит. И – ладно. И не думал о нем никогда… А она – он кивнул в сторону двери, – ну, Светлана, так и сказала однажды – ты, говорит, бессердечный, Володя, нет, говорит, у тебя сердца. Это, когда я на рыбалку на неделю уехал с мужиками, а ей ничего не сказал. А до этого, мы обязательно, хоть раз в день, перезванивались. В течение двух лет…

      – А что, может и права была. Два года, это – знаешь… Мог бы и предупредить.

      – Да мог бы, мог бы, только… Вот, понимаешь, она какая-то… как не от