Веркина война. Чирок. Анатолий Крикун

издательской системе Ridero

      Веркина война

      1942 год. Осень слякотная и грязная. Первые морозцы оставляют блюдца- лужи, покрытые по утрам тонким ледком. Чёрный репродуктор под навесом над крыльцом у конторы хрипло сообщал, что на улицах Сталинграда идут ожесточённые бои. Деревня опустела. Редко в каком доме можно было сыскать мужика. Старухи вспоминали, что в Первой Германской войне не было такого мужицкого опустошения и столько женских слёз как во вторую осень войны. Тяжёлые летние поражения вымели из деревни почти начисто крепкое мужское племя. После тяжёлых отступлений и окружений летом из Кремля грозно ударил набат: « Стоять насмерть!» и появились заградительные отряды с суровым приказом не давать отступать без приказа и самим головы ложить, если не удержат фронт. В каменных трущёбах Сталинграда погибал цвет нацистской армии, покорившей Европу и победно промаршировавший, без больших потерь, по столицам многих государств. Молодая поросль советских граждан, рождённых первыми пятилетками строительства нового мира, не щадила своих жизней. Армия довоенная, кадровая растворилась в массе новобранцев, спешивших в окопы в маршевых ротах. Не пели как раньше до войны гремевшую бодрую песню « Если завтра война, если завтра в поход, если тёмная сила нагрянет…», а провожались с вокзалов с призывом: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой тёмною, с проклятою ордой». Гимн гнева и мести за сожжённые города и сёла, поруганную жизнь и гибель миллионов людей звучал из репродукторов на улицах и в цехах. Сотни тысяч пленных и сгинувших на фронтах, раненых и инвалидов, миллионы людей оставшиеся в оккупации под немецким ярмом, изменники и предатели, перешедшие на сторону врага- всё это невосполнимые потери. Напряжение достигло предала и решался вопрос: « Кто-кого? Кому страну защищать?». Вот и обезлюдели сёла, станицы, аулы, кишлаки, стойбища от Волги до Тихого океана; от полярных широт-до гор Памиро-Алтая. Мужик-кормилец-соль земли оторван был страшной силой ненасытной войны и брошен в её пекло, вместе с поколением взращённой советской страной молодёжи, грезившей жить при социализме. Стар и млад, обоего пола, влились в ряды рабочего класса и стали крепким тылом окопной братвы. Под общую раздачу попали добровольцами и по повесткам, в самые тяжёлые дни первого года войны и представители интеллигенции новой и старой. Выходит – крути не крути, русская и инородческая баба стала главной опорой в обезмужевшемуся тылу, кто на своих плечах и своими натруженными руками, с горькими слезами о павших и искалеченных родных потомков Адама и стали хребтом и опорой на которую мужик опирался в своей тяжкой окопной работе. Поднимаясь в атаку с матерком на устах, мыслями, глубоко сидящими в подсознании, находил последний тёплый взгляд родных женских глаз: детских -удивлённых и наивных, женских, живших робкой надеждой, и слезящихся глаз старух, повидавших в жизни своей не одно лихолетье.

      ***************************

      Верка потянулась на скрипучей кровати за занавеской отделяющей каморку от горницы. Тело и руки ныли от вчерашней работы до полуночи на зерновом току. Новый, небогатый урожай надо было спешно отправлять на ссыпной пункт. Работали все – от мала – до велика. Парней и мужиков прибрал военкомат. Главными работниками у холмов золотого зерна спрятанного под навес были подростки и женщины с девушками. Пареньки, не призванные ещё на фронт и не обнаружившие пробивающийся пушок на подбородке были нарасхват на других работах, гордились этим всячески, показывали свою мужицкую значимость. Старики, не согнутые годами и крепко стоящие на ногах, были при должностях и верховодили знакомым с детства процессом производства хлебушка насущного, без которого ничто в мире людей не движется и не живёт.

      Верка на цыпочках, по холодному полу подошла к окошку, потянулась с хрустом в костях, сбрасывая груз вчерашних трудов с уставшего тела, отлежавшегося на тёплой перине. Была ещё одна новая перина для приданого дочери на свадьбу и мать заботливо, укрывала Верку ближе к утру, когда остывал дом, вместо тонкого одеяла. Дров было маловато и война приучила всех экономить и иметь запас на крайний случай. Отодвинула белую застиранную занавеску, впуская дополнительный поток света в полутёмную коморку. На широком подоконнике стоял старый маленький прохудившийся чугунок с геранью. « Холодно ему и полить надо. Рамы вторые ставить пора», -подумала Верка. Глянула в окошко. Белый иней расстелил узорчатый ковёр на зелёной пожухлой траве. Днём солнышко уберёт его, но греет уже в полсилы и остывающая земля ждёт толстое снежное покрывало, чтобы ожидать под ним под песни метелей нового весеннего ветерка и тёплого солнышка. За окном, при тусклом свете осеннего солнца, с ветки калины, украшенной красными бусами, стайкой взлетели нахохлившиеся от первых ночных заморозков воробьи. Ещё раз сладко потянулась, прошла на кухню, где от печки уже по горенке тянулось тепло. Мать уже растопила печку и берёзовые дрова потрескивали и вели свой разговор с запечным сверчком. Испила деревянным ковшиком холодной воды, изгнав остатки сна и лени. Мать хозяйничала в сарае, где коза и пяток кур были маленьким подспорьем. Корову с началом войны отвели на крепкую колхозную ферму. Верка – ладно скроенная, крепкая, привычная ко всякой деревенской