Три часа утра. Ирина Минаева

у нас здесь занятия были на восьмом этаже. В институте ремонт, аудиторий не хватает… Может, туда пойдём? Там сейчас свободно… а то стоим тут у всех на виду…

      – Извини, я не понял: зачем мы туда пойдём?

      – Ты все такой же, – сказала Маша с каким-то странным выражением.

      – Внешне ты тоже мало изменилась, – произнёс Юлий на этот раз уже с явной издёвкой – хотя это было чистой правдой.

      Она вскинула на него глаза.

      – Юлий… Ты можешь меня выслушать?

      Он пожал плечами.

      – Почему бы нет? Говорят, лучше поздно, чем никогда…

      – Тогда пойдём…

      В пустой комнате для занятий Маша села по привычке за преподавательский стол, он – на подоконник. Она вскочила, хотела подойти поближе, но передумала, села опять и торопливо заговорила, не глядя на него:

      – Понимаешь, я не могла тогда… тебе объяснить. Я тебе… тебя… наверное, потому что я тогда все ещё…

      – Что? – не выдержал он.

      – Ничего… – она помолчала, потом начала снова. – Теперь… как-то легче, три года прошло. Олег… я ему всё рассказала о тебе, о нас с тобой…

      – Всё? – вскинулся Юлий.

      – Нет, не всё, – торопливо поправилась она. – Только самое главное… то есть, наоборот – в общем, без подробностей. Он выслушал и сказал: «А зачем мне об этом знать?»

      – Резонно, – заметил Юлий. – Я тоже считаю, что незачем.

      – Я… думала, он мне что-нибудь подскажет, посоветует, что делать…

      Она не поднимала глаз от стола, и он мог не отрываясь смотреть на её милый профиль с опущенными ресницами, всё так же подстриженные светлые волосы, тонкую шею и прямые плечи… Юлий отвернулся.

      Зачем он пошёл с ней, идиот? Всё, что было где-то очень глубоко, настолько, что порой отпускало от себя на день, другой, неделю, – всё это теперь нахлынуло с новой, сокрушительной силой… Их встречи и то сумасшедшее чувство счастья, впервые испытанное им ещё до начала этих встреч, даже до того памятного телефонного звонка, может быть, лишь в неясном предвкушении, предчувствии этой обрушившейся на него любви… Всё, что их связывало – навсегда, как им тогда казалось, – эти колыбельные по телефону до зари, эти летящие часы, которых им всегда не хватало, чтобы досыта наговориться о пустяках и о самом главном, наглядеться друг на друга, ну, и не только наглядеться, конечно…

      Маша заговорила снова. От её слов Юлию становилось всё хуже и хуже, хотя раньше ему казалось, что дальше уже – край. Сладковский – это, оказывается, её огромная удача в жизни, так везёт, может, одному человеку из тысячи, а может, даже из миллиона. И она благодарна Юлию, ведь если бы не он и их любовь, Маша была бы совсем другая к тому времени, когда у них началось со Сладковским, и на ту, другую, он никогда и внимания не обратил бы.

      Или ещё так: Юлий – хороший, очень хороший. В чём-то – даже лучше Сладковского (даже!). Нет, правда, чисто объективно: он искреннее, внимательнее, не такой ехидный и высокомерный. Но любовь… он, конечно, понимает – это же не от них зависит. Странно, а может, наоборот, так и должно быть – они чем-то очень похожи, Юлий со Сладковским.