Три часа утра. Ирина Минаева

дома, естественно, не было? – предположил Юлий.

      – Не было, – подтвердила Маша. – Ну, вот. Выпили, он ещё наливает, я говорю: «Я больше не буду». Он плечами пожал, но сам тоже не стал. Сидим. Он молчит, я тоже. Потом говорю: «Вы хоть анекдот какой рассказали бы, что ли». Он подумал, потом говорит: «Анекдот тебе? Сейчас расскажу. Слушай. Я со своей женой в разводе уже два года. Не знаю, кто из них там кого совратил, но она сбежала от меня к моему младшему брату. Живут сейчас с нашей шестилетней дочерью в Киеве». Я, конечно, обалдела, потом спросила: «Вы её любите?» Он на меня посмотрел так, будто собрался ответить: «Не твоё дело». Но вместо этого сказал совершенно спокойно: «Уже нет. Может быть, это ненормально, но я в принципе не способен на одностороннюю любовь. По-моему, это должно быть или взаимно, или никак».

      – Хорошо бы! – не сдержался Юлий.

      – Что – хорошо? – не поняла Маша.

      – Всё хорошо… – буркнул он.

      Тогда Маша расписала ему точку зрения Сладковского на безответную любовь подробнее. Во-первых, она смешна, во-вторых, унизительна. Непонятно, почему такая любовь превозносится поэтами и романистами. Не всеми, конечно. Есть и среди них умные люди: Фитцджеральд, например. В его романе «Ночь нежна» главный герой произносит золотые слова: «Я никогда не был охотником до любви всухую».

      – Слова, может быть, и золотые, – сказал Юлий, – но он её и до, и после этих слов любил всё так же…

      – Не знаю, – задумалась Маша. – Но мне кажется, Олег действительно не способен на такую любовь. Для него чувство собственного достоинства важнее… и если происходит столкновение, то от любви ничего не остаётся…

      «Н-да, – подумал Юлий. – Как там у меня насчёт чувства собственного достоинства?»

      – И ещё он говорит, что любовь – далеко не всё в жизни. Кроме неё, каждому человеку нужно что-то ещё…

      – А что именно, он не говорит? – усмехнулся Юлий.

      – Ты с ним не согласен?

      – Конечно, нет. Я считаю, можно прекрасно обходиться и без того, и без другого.

      Маша бросила на него быстрый взгляд.

      – Ты так не считаешь, но дело не в этом. Так вот, высказал он мне всё и вроде как ждёт реакции. А на меня будто нашло что-то – сижу и молчу. Он подождал, потом говорит: «Ну, что? Могу ещё один…» И рассказал на этот раз настоящий анекдот: как агент разведки прыгал с парашютом… Потом… – тут Маша внезапно замолчала.

      Вообще-то потом она сказала, что ей пора, и они вышли в сени. Сладковский, извинившись, вернулся на минуту в дом за сигаретами. Когда он снова вышел в сени, Маша сидела на лавке, на коленях у неё лежала его штормовка, и она старательно обирала с неё колючки.

      Он бросил небрежно:

      – Спасибо, не стоит. Приду – почищу, – и потянул штормовку к себе, но Маша её не отпустила, сказала:

      – Да сейчас, немного осталось…

      Хотя колючкам ещё конца-края не было.

      Она сидела, отдирала «собачки» и аккуратно складывала их на газету. Ему стоять у неё над душой надоело, и он тоже сел и стал ей помогать. Потом Маша с тем же сосредоточенным видом, так