Только роза. Мюриель Барбери

опьянение. Она осознала, что они уже некоторое время едят молча. Ужин подходил к концу, а они почти не разговаривали. Она расслабилась, первоначальная неловкость пропала. Когда он снова заговорил, ей показалось, что ее вырвали из мирной задумчивости.

      – Больше всего Хару сожалел о том, что ничего не смог дать вам при жизни.

      Он не должен так поступать, подумала она, он больше не должен неожиданно бить меня под дых.

      – И почему же? – с запальчивостью спросила она.

      Он в недоумении взглянул на нее.

      – Думаю, вы знаете, – сказал он.

      Я знаю, о да, я знаю, раздраженно подумала она.

      – Так почему же он об этом сожалел? – снова спросила она.

      Он отхлебнул пива. И ответил медленно, тщательно подбирая слова:

      – Потому что верил, что способность давать возвращает к жизни.

      – Он был буддистом? А вы? Вы тоже поклонник сансары?

      Он засмеялся.

      – Я атеист, – ответил он. – Но Хару был буддистом. Только на свой лад.

      – На какой?

      – Его буддизм был любовью к искусству. Он полагал, что это прежде всего религия искусства. Но также верил, что это религия саке.

      – Он много пил?

      – Да, но я никогда не видел его пьяным.

      Он осушил свой бокал. Она неприязненно посмотрела на него.

      – Я приехала, потому что меня попросили.

      – Даже не сомневаюсь, – сказал он.

      Она засмеялась с горькой иронией.

      – Что он может мне дать теперь? – спросила она. – Что могут дать отсутствие и смерть? Деньги? Оправдания? Лаковые столики?

      Он не ответил. Больше они не разговаривали, но, пока ехали обратно в машине, которая ждала их у входа, пока ночь текла вокруг них, как темный древесный сок, пока они снова шли через сад с фонариками и Поль прощался с ней возле ветвей магнолии, она ощущала, сама не понимая, что это может значить, как глубоко внутри ее трудятся цветы. Она чувствовала, как нечто в их соцветиях и под корой ветвей трепещет, стремясь сблизиться с ней. Измученная, с гудящей от беспорядочных мыслей головой, она заснула. Ночью ей приснился сон, в котором она поняла, почему гвоздики стояли в такой позе: они просили, чтобы их взяли, они нуждались в жесте подношения. Она брала их в руки, сжимала стебли, вынимала из воды, не обращая внимания на капли, падающие на татами. Потом, в полутьме той же комнаты, где сейчас спала, видела себя, протягивающую три кроваво-красные гвоздики Полю со словами: а кому иначе я с легким сердцем подарю мои цветы?

      3

      Говорят, что поэт Кобаяси Исса[28], который в европейскую эпоху Просвещения прожил в еще феодальной Японии долгую и мучительную жизнь, однажды отправился в Сисэн-до, дзен-буддистский храм в Киото, и долго оставался там на татами, восхищаясь садом. К нему подошел молодой монах и принялся расхваливать тонкость песка и красоту камней, вокруг которых был вычерчен очень ровный круг. Исса не говорил ни слова. Монах красноречиво воспел философскую глубину минеральной картины; Исса по-прежнему молчал. Немного удивленный его немотой, молодой монах отдельно восславил совершенство

28

Кобаяси Исса (1763–1828) – японский поэт, мастер хайку.