Грехи негодяя. Анна Рэндол

и неумелый. Но в его жизни не было больше ничего столь же сладостного.

      – Клейтон…

      Моргнув, он вернулся к действительности. Оливия протягивала ему мазь. Убрав баночку, он взял бинты.

      – Оливия, я… – Он откашлялся. – Будет проще, если я сам забинтую тебе руки.

      Она отвела глаза и молча кивнула.

      Клейтон быстро и умело сделал перевязку. Он старался не дотрагиваться до нее, но даже самое легкое случайное касание вызывало прилив крови к паху. Надо было и на левой руке оставить перчатку.

      Молчание было неловким. Хотя после их слишком уж бурного общения несколько минут назад иначе и быть не могло. Но одну только неловкость Клейтон мог бы проигнорировать. Нет, было что-то еще, заставлявшее ее нервно облизывать губы, а его – ласкать взглядом нежную розовую кожу Оливии.

      Она подняла глаза. Клейтон тут же завязал последний узелок и отвернулся.

      – Спасибо тебе, – проговорила она. – За все… это. И за то, что ты меня спас. – Ее слова, прозвучавшие очень тихо, казались попыткой преодолеть то, что их разделяло, – они были словно рука, протянувшаяся, чтобы вытащить его из темноты.

      И он принял эту руку.

      – Если будешь накладывать эту мазь два раза в день, утром и вечером, заживление пойдет быстрее и шрамов почти не останется.

      – Как это – почти?

      Клейтон отвернул правый рукав – повыше запястий были видны только бледные полоски, оставшиеся после трехнедельного пребывания в кандалах.

      Он дернулся, когда Оливия провела пальцами по шрамам в том месте, где они исчезали под перчаткой. Зачем он показал ей их? На всякий случай он отвел руку за спину.

      – Ты их получил, когда сидел в Ньюгейте?

      – Нет. Это подарок из Франции. – Клейтон заставил себя взглянуть в глаза Оливии. Следовало смотреть на нее и не думать о ее сострадании, о ее беспокойстве.

      Его мать тоже беспокоилась за него. Правда, только тогда, когда появлялась дома. А потом сбегала с очередным любовником.

      – Ты был шпионом все те годы, что отсутствовал?

      – Да.

      – Это было…

      Волнующе? Жестоко? Трудно? Какое слово она выберет? Впрочем, какая ему разница?

      Но Оливия так и не договорила. Помолчав, она спросила:

      – Мы останемся здесь на ночь?

      Клейтон кивнул. Он соорудил для нее некое подобие кровати, поместив ее как можно ближе к печи.

      – Утром мы отплывем в Англию.

      Она скрипнула зубами, но послушно устроилась на «кровати».

      – Не так я представляла нашу первую ночь вместе, когда была юной.

      – Спи.

      Он дождался, когда ее глаза закроются. Надо же, он забыл, какие у нее длинные ресницы. Почти касаются щек. Когда же дыхание Оливии стало ровным и спокойным, он приступил к процессу снимания перчатки со своей правой руки.

      Перчатка намокла после ночной скачки. Если он позволит ей высохнуть, то не сможет снять вообще.

      Оливия не знала, что шрамы от кандалов – это сущие мелочи. Клейтон опустил перчатку ниже, обнажив длинный и глубокий горизонтальный